Страница 4 из 8
— Вот приходит такая пора в жизни, — невнятно объяснил Эрл, — беспокойство такое. И в груди щемит — здесь. Ищешь кого-то ласкового, кто бы стоял рядом с тобой. И горько, и радостно, и места себе не находишь. Так начинается любовь.
— Понимаю, — прервала его Гарпия. — У меня бывало такое беспокойство раньше. Тогда я улетала за горы, далеко-далеко, носилась вверх и вниз, уставала, тогда успокаивалась. А теперь я прилетаю сюда, сажусь у костра, смотрю на тебя, и больше мне ничего не нужно.
Она подняла на Эрла большие чистые глаза, как бы с немой просьбой объяснить, что же такое творится в её душе, и Эрл отвернулся, краснея. Там, в цивилизованных странах, его считали красивым. Не раз он выслушивал полупризнания светских женщин, уклончивые, расчётливые и трусливые. Он наизусть знал, какими словами принято отвечать кокеткам, произносил их машинально. Он никогда не смущался, сегодня это случилось в первый раз. Девушку, которая не знала, что такое обман, стыдно было бы обмануть.
3а
После Нового года в конторе начались тяжёлые дни. Оказалось, что хозяин получил на четверть процента меньше дохода, чем в прошлом году. Рождественские премии урезали. Поговаривали о больших сокращениях, каждый служащий из кожи нон лез, чтобы доказать, что именно он незаменимый работник, а все остальные — лодыри и дармоеды, без них можно обойтись шутя.
— Знаете, какая сейчас безработица? — говорил контролёр. — Люди по два года ищут место, теряют квалификацию, ходят целыми сутками по бюро найма. Лично я стар для того, чтобы поденно грузить хлопок в порту. Стар… и не сумел вовремя украсть. Был бы я вор, не дрожал бы сейчас из-за конверта в субботу.
Счетовод вздыхал о своём:
— По радио объявили: Манон — королева экрана — выходит за Ван-дербильта-младшего. Вот жениться бы на такой, и никакие шефы не страшны. Сколько стоит Манон? Миллионов шесть.
— Сто тысяч за одну улыбку, — уточнил бухгалтер, — я сам читал в воскресном номере.
— Вот видишь — сто тысяч. Улыбнулась — и обеспечила.
Март внимал им со скукой, похожей на зубную боль. Девять лет слышал он мечты контролёра о мошенничестве и рассуждения счетовода о женитьбе на богатой. И знал, что контролёр никогда не решится на подлог, а на счетовода никогда не польстится владелица миллионов. Сам он давно уже не мечтал. Макал ручку в чернильницу и выводил каллиграфическим почерком: “Ячмень Золотой дождь. Сорт 2…”
Он мало разговаривал со служащими. Мысли его спали от десяти до четырех, пока он был в конторе. Глаза тоскливо следили за часовой стрелкой: почему не двигается? Он почти не замечал, что товарищи придираются к нему, а мошенник-мечтатель (он же контролёр) громко отчитывает его каждый раз, когда в контору заходит хозяин.
И в ту субботу все было именно так, как в предыдущие дни. Март шелестел нарядами и накладными, поскрипывал пером, выводя бесстрастные, очень красивые и очень одинаковые буквы. Он был настроен благодушно, потому что была суббота, работа кончалась на два часа раньше, на два часа меньше скрипеть пером.
Служащие писали особенно усердно. Из-за тяжёлой дубовой двери, где был кабинет управляющего, доносился сердитый голос хозяина. Это было похоже на отдалённые перекаты грома в летний день.
Потом в коридоре хлопнула дверь. Угодливо согнутая тень контролёра проскользнула за перегородкой из матового стекла. Он заглянул в контору и кашлянул. Не то кашлянул, не то хихикнул:
— Господина Марта к управляющему. Хе-хе!
Март с замирающим сердцем взялся за медное кольцо тяжёлой двери. Он переступал порог этого кабинета раза четыре в год, и всегда это было связано с ошибками, разносами, угрозами…
Что же сегодня? Ведь он так старается сейчас, когда не стихают слухи о сокращении. Правда, ошибки могли быть. Всегда у него в голове постороннее, никак он не избавится от этой привычки.
В кабинете управляющего высокие окна с тяжёлыми занавесками из красного бархата, стены, отделанные под орех, гигантский тумбообразный стол. Обстановка внушительная, все выглядит таким устоявшимся, утвердившимся навеки. Но, войдя, Март увидел, что управляющий усмехается и на каменном лице хозяина тоже мелькает слабое подобие улыбки.
— Мексиканец в бархатном сомбреро, — неизвестно к чему сказал управляющий.
Контролёр, проскользнувший в дверь за спиной Марта, угодливо кашлянул за спиной.
И тогда управляющий начал читать стихи… Поэму об удалом мексиканце, который увёз любимую девушку на вороном коне.
Рифмованные строки очень странно звучали в устах управляющего. Он неправильно ставил ударения и терял рифму. Видно было, что после выпускного экзамена в школе ему ни разу не приходилось читать стихи. Март между тем соображал, каким образом эти куплеты могли попасть сюда. Ведь они лежали дома. Неужели он сам положил их в папку с делами? Проклятая рассеянность!
— Так вы поэт, господин Март? Так вы поэт, спрашиваю я? Почему не отвечаете?
Март пробормотал что-то в том смысле, что он не поэт, но иногда сочиняет из любви к прекрасному.
— Прекрасное! Вот этот мексиканец — прекрасное?
— О вкусах не спорят, — робко пролепетал Март.
Он остро презирал управляющего за то, что тот нагло рассуждал об искусстве, а ещё больше себя за робкий, извиняющийся тон.
Контролёр кашлянул за спиной — не то кашлянул, не то хихикнул. Март понял наконец, каким образом его стихи попали сюда.
— Я из вас эту поэзию вышибу! — орал управляющий.
И тогда, неожиданно для всех и для самого себя, Март отчётливо сказал:
— Поэзию вышибить нельзя. Это врождённый дар. У некоторых его нет совсем.
Вот такой был Март. Девять лет он терпеливо сносил мелкие придирки контролёра, а сейчас самому управляющему, и при хозяине, кинул в лицо: “У некоторых… у некоторых его нет совсем”.
Хозяин, молчавший все время, впервые шевельнул челюстью.
— Какое разгильдяйство! — сказал он. — Тратить рабочее время на вирши. Гоните его в шею, мне в конторе не нужны поэты.
Март ничего не ответил. А надо бы! Сказать бы что-нибудь ядовито-умное. “Вам поэты не нужны, но человечеству необходимы. А нужны ли вы — вот что сомнительно”.
Когда-нибудь биографы напишут про Марта, как его выгнали с работы за поэзию. Имя хозяина станет нарицательным, станет синонимом невежества и тупого чванства. В полном собрании сочинений обведут рамкой поэму о мексиканце и мустанге. А потом когда-нибудь в виллу Марта придёт разорившийся хозяин просить взаймы, и Март скажет ему: “Эх вы, пародия на человека! Поняли теперь, как нужны людям поэты?”
Март шёл крупными шагами, высоко нёс голову, довольно улыбался. Он так ясно представлял себе униженно-просительное выражение на топорном лице босса. Молодец Март, что ничего не сказал. Повернулся и ушёл с презрением. Так лучше всего.
Весело бренча, он поднимался по лестнице к себе на четвёртый этаж. И только на последней площадке подумал:
“Все это хорошо. Но что я скажу Гертруде?”
4
Они принесли с собой факелы, наполнив пещеру дымом и копотью. Тени от сталактитов ушли высоко под своды, там дрожали, сталкивались, переплетались. Дальний конец пещеры скрылся в ржаво-буром тумане. И всюду на глыбах и обломках сталактитов сидели гарпии, но исключительно бескрылые: жирные неопрятные старухи или старые девы с ссохшимися палками вместо крыльев за спиной. И мужчины собрались. Видимо, сюда их провели тайными ходами. Мужчины были все низколобые, кривоногие и лохматые, тоже большеглазые и Прямоносые, но милый облик Гарпии как-то карикатурно искажался в них. Бросался в глаза вождь — с выпяченной челюстью и покатым лбом гориллы. Возле него стоял жрец в соломенной юбке, расписанный от макушки до пят, и ещё какой-то худосочный юноша, глаз не отрывавший от Гарпии, Гарпии Эрла. Она была единственная крылатая тут, прочих девушек не допустили — видимо, оберегали от соблазна.