Страница 26 из 32
Сараюха, миленькая! Как хорошо здесь было сумерничать с Наташкой, выбалтывая девчачьи тайны. Как они плакали без особой причины, а просто потому, что в небе луна, а по видику в десятый раз утонул «Титаник», и страшновато, что кончается детство… А теперь в сараюхе живет чужой человек. Может быть, преступник. Скоро Билли Боне или кто-то другой переселится в Машин дом. Он будет посиживать в саду на любимом Дедовом месте, он сорвет первый персик с деревца, которое Маша посадила четыре года назад. А она уедет в Москву, и все это так заманчиво и так печально, что хочется реветь.
Чемоданы моряка стояли под кроватью, один пустой, другой запертый. Маша раскрыла шкаф — обычная одежда. Ей уже было стыдно. Хотелось уйти, и она ушла бы, если бы к Билли Бонсу не заходил этот подозрительный Федя… На столе остались два захватанных липкими пальцами стакана и пустая бутылка. А вот фотография в рамочке: Билли Бонс на фоне какого-то не то сейнера, не то лайнера. Квартирант как квартирант.
За окном скрипнула щебенка под чьей-то ногой. Билли Бонс возвращался! Бросил гостя на полпути, не проводив до автобуса. «Как это грубо и нетактично», — подумала Маша, скрываясь за дверью туалета. Финт был отработан с третьего класса: встаешь на бачок, дотягиваешься до оконца под потолком и вылезаешь из сараюхи с обратной стороны, где тебя не ждут. Для пряток — просто жесть! Только с тех пор, как Маша играла в такие игры, она стала раза в два тяжелее. А вдруг своротишь бачок? То-то будет грохота!
Боясь вздохнуть. Маша взобралась на бачок. Почему люди не летают как птицы? Толкнула раму, подтянулась, протиснулась и кубарем скатилась на грядку с помидорами. Было слышно, как в сараюхе завизжали пружины — Билли Боне вошел и сразу плюхнулся на кровать.
Заметая следы приземления, Маша собрала и забросила подальше десяток раздавленных помидоров. А когда выпрямилась, поверх забора на нее с разинутым ртом смотрел сосед, работающий пенсионер Василий Прокопыч.
— Дядь Вась, вы Барсика не видели? — нашлась Маша.
— Барсика? — Голос работающего пенсионера не предвещал ничего хорошего. — Такого пестренького кошачьего сына с рваным ухом?
Маша кивнула, напустив на себя самый кроткий вид.
— КОТОРЫЙ У МЕНЯ ЦЫПЛЕНКА УТАЩИЛ?!
Ох как это было здорово! Теперь сосед начнет жаловаться на Барса и ни о чем другом думать не захочет! Маша решила завтра же утром купить у Клавы трехлитровую банку молока для кота. Пусть хоть купается, если захочет.
— Правда? А я, дядь Вась, смотрю, у Барса морда в пуху. Побежала за ним… — Она потупилась и завозила носком сандалии по земле. — Дядь Вась, вы никому не скажете?
— Еще как скажу! — пригрозил работающий пенсионер.
— Да я не про то. За цыпленка мы заплатим, и Барса я на весь день запру, когда поймаю. Я, понимаете, гналась за ним и влезла в сараюху. Забыла, что там квартирант живет. Неудобно вышло, понимаете, дядь Вась? Как будто я в чужой комнате шарила. — И Маша снизу вверх посмотрела на соседа. В такие минуты глаза у нее голубели. Чем больше врешь, тем голубее. Взрослым нравилось.
— Ну что ты! Кто ж на тебя такое подумает? — утешил ее простодушный Василий Прокопыч. — Я тебя знаю.
— Да, а квартирант не знает!
— А мы ему не скажем, — заговорщически подмигнул пенсионер.
— Как же не сказать?! — ужаснулась Маша. — Это же будет вранье!
— Да какое вранье! Вот если бы он тебя спросил: «Ты ко мне в комнату не лазила?» — а ты бы сказала: «Нет» — было бы вранье. А так никакого вранья. — И Василий Прокопыч, совсем подобрев, перевесился через забор и снисходительно потрепал Машу по плечу.
— Спасибо, дядь Вась, научили, — подыграла ему Маша и пошла домой. Она была уверена, что Василий Прокопыч смотрит ей вслед. Взрослые обожают учить. Скажут: «Не ходи на красный свет» — и будут чувствовать, что день прожит не зря.
Глава XVII
ПРОЗЕВАЛИ
Торт потряс всех. Боинг сожрал половину, а вторую поделили на троих. Наташка принесла пиратский диск группы «Последний писк» и затеяла танцы. Она еще не решила, кого выбрать: Боинга, которого присоветовал Белый Реалист, или Петьку, которого уступила ей Маша.
— Пусть будет что будет! — шепнула она Маше, поставила диск и стала дожидаться, кто ее пригласит.
Боинг сразу отпал: его тошнило от крема. Румяная физиономия ведомой напоминала ему тортовые грибы из безе. Давясь и отворачиваясь от Наташки, он потребовал соленых огурцов.
Маша ушла на кухню и долго нарезала огурцы, хотя Боинг слопал бы и так. В комнате вокалист «Последнего писка» Мальтус выдавал свое коронное соло голосом стокилограммовой оперной певицы. Она была уверена, что Петька уже пригласил Наташку на танец. Но, когда вернулась, вся компания сидела за столом, причем каждый смотрел в свою сторону.
— Маш, она пристает! — бестактно заявил Петька.
— Ну и что? — вздохнула Маша. — Тебе жалко с девушкой потанцевать?
Влюбленный ответил красноречивым телячьим взглядом.
— Хватит дурака валять, Петька! — начала злиться Маша. — Ты моего деда больше любишь, чем меня, а я тебя не люблю совсем.
— Чувства проверяются годами, — не расстроился Петька. — Я к тебе в Москву приеду. Поступим в институт на журналистов и будем учиться вместе.
— А я тебя звала? — вспыхнула Маша. Петька тоже стал наливаться краснотой:
— А Москва твоя? Купленная? Приеду и тебя не спрошу!
И они поссорились на всю жизнь! Совсем как месяц назад. Петька убежал, а Наташка с Боингом остались. Ведомая смирилась с предсказанием Белого Реалиста и решила охмурить Боинга.
Тягостное было зрелище. Боинг, поняв, к чему идет дело, безнаказанно слопал остатки Наташкиного торта. Его снова затошнило. Потребовав чесноку, второгодник стал его уминать с черным хлебом, натирая корочки. В перерывах между приступами тошноты и обжорства он снисходил до танцев с Наташкой. За полчаса Маша раз десять подумала, что на ее месте уже отдубасила бы Боинга шваброй. Наташка терпела, даже когда второгодник нарочно дышал ей в лицо чесноком. А Боинг, похоже, делал какие-то свои выводы.
— Мелкая ты еще! — вдруг сказал он и сразу же ушел.
Огорошенная Наташка еще хватала руками пустое место, где только что был предсказанный Белым Реалистом жених. За окном промелькнула его спина с по-взрослому широкими плечами. Хлопнула калитка.
— Не больно-то и надо было! — опомнилась Наташка. — Подумаешь, принц — морда ящиком! — Она скорчила рожу и упала на диван. — Призрак! Белый Реалист! Счастье предсказывает! Трепло!
— Погоди, может, Боинг еще дозреет, — утешила ее Маша.
— Да, а мне что делать, пока он дозревает? Ты уедешь, а я останусь одна-одинешенька! — размазывая слезы, причитала ведомая. — А ты тоже хороша! Предательница! Знала бы, что ты уедешь, никогда бы с тобой не водилась!
Ответить было нечего, да и некому. Лучшая подруга умчалась. Есть ли справедливость на белом свете?!
Маша упала лицом в нареванное Наташкой место на подушке. Плакать не хотелось. В голове что-то ныло, как маленькая не замеченная второпях заноза, и это что-то касалось Билли Бонса. Она еще раз мысленно перебрала вещи моряка. Форменная куртка, пиджак, плащ, вешалка с рубашками, два стакана, фотокарточка на стене. Фотокарточка! Сейнер-лайнер за спиной моряка стоял в бухте у гор. Маша никогда не видела места, похожего на это. Горы были скругленные и одинаковые, как два верблюжьих горба. Не южные, хотя Маша не смогла бы объяснить, в чем тут разница.
Она встала и пошла к Билли Бонсу.
По дороге на глаза попались помидоры — вот и предлог зайти. Маша нарвала полные руки, и стучать в дверь пришлось ногой.
— Не заперто, — пробасил Билли Бонс.
Она толкнула дверь и вошла.
Моряк был в тельняшке-безрукавке, выпущенной поверх брюк; надутом бицепсе синела татуировка — обвитый змеей кинжал.
— Грешок молодости, — объяснил он, перехватив Машин взгляд. — Уйдешь в рейс, а без берега скучно, вот и начинаются поветрия: то вес поголовно играют в шашки, то ремешки плетут. А однажды попал к нам такой вот художник, — он шлепнул себя по татуировке, и разукрасил половину команды. А ты помидоры принесла? Зря, я уже поел в кафе. Мне и деть их покуда.