Страница 24 из 32
Мама с гордым видом вскинула голову, что означало: «Пытайте меня, пилите тупой пилой — я все вынесу. Но туфельки не троньте!»
— Черные годятся подо все, — ответил Дед мамиными словами.
Возразить было нечего. Страдая, мама отвернулась от своих покинутых туфель и в очередной раз увидела на руке у Маши повязку из платка.
— Доча, я, кажется, спрашивала, что у тебя с рукой! Ты что, меня уже не замечаешь?!
Маша задохнулась от незаслуженной обиды. Это кто кого не замечает?!
— Читай по губам. По! Ре! За! Лась! — отчеканила она и сразу же пожалела о своей резкости. Мама прерывисто задышала и приготовилась капнуть. Но Дед быстро ее переключил, как это умеют разведчики:
— Маргаритка, через пятнадцать минут мы выезжаем с вещами или без! — бросил он и увел Машу в ванную, оставив маму вздыхать над чемоданами
Дед понимает в ранах не хуже хирурга. Но попадаться к нему в руки Маша никому бы не желала. Усадив ее на край ванны, он резким движением сорвал присохший к ране платок. В такие моменты у Деда отключалась жалость.
— Бутылкой порезалась, — заметил он.
— Откуда ты знаешь?
— Нагляделся в тюрьме. Там дерутся всем, что под руку попадется. — Дед с хладнокровием автослесаря поковырялся в ране свернутым бинтиком. — Мелких осколков не вижу, но они всегда есть. Выйдут с гноем.
Маша смаргивала слезы. Рану пекло и дергало — точно, будет гноиться. Дед заставил ее вымыть руки с мылом, намазал рану какой-то мазью и залепил узенькой лентой пластыря. На его месте мама накрутила бы десять метров бинта, и повязка сбилась бы через час.
— Синтомициновая эмульсия. Наклейку меняй два раза в день. — Дед прилепил к баночке с мазью кусок пластыря. — Теперь не перепутаешь. Все, пойду маму собирать.
Все-таки мужчина очень полезен в домашнем хозяйстве. Когда Маша с мамой жили одни, молочница Клава их обсчитывала, унитазный мастер клянчил на водку, а срочно вызванный электрик приходил через неделю. Дед снимает все проблемы одним своим разведчицким взглядом. Да еще и гвозди забивает. Оставшиеся два чемодана он уложил за пять минут. Мог бы и быстрее, но мама то и дело подсовывала что-нибудь в чемоданы. Тогда Дед выкладывал что-нибудь другое. Мама сунет платье, он оставит жакет. Похоже, Дед отбирал вещи по какой-то системе, понятной ему одному и совершенно недоступной для женщин.
— Все! — объявил он, запирая последний чемодан. — Остальное — остается!
— И палевый костюм? — ужаснулась мама.
— И палевый костюм.
Мама присмотрелась к горе оставленных вещей и спросила свысока, словно Дед ляпнул какую-то совершенную нелепость вроде того, что Луна и звезды нарисованы на небе:
— Скажете, и синий не брать?
Не ответив, Дед взял два чемодана и понес к машине. А мама потащила из горы синий костюм.
— Доча, давай чемодан! Любой! Скорее!
Маша схватила первый попавшийся чемодан — тяжелый! Замки открылись от легкого прикосновения, крышку подбросило, как на пружине, и плотно набитые вещи вспучились горбом.
— Утрамбуем! — решительно сказала мама, укладывая синий костюм. — Закрывай. Сядь сверху.
Маша закрыла и села. Под крышкой осталась щель шириной с палец. Мама согнала ее и села сама. Щель уменьшилась и стала со спичку.
— Садись мне на колени! — скомандовала мама. Двойным весом они победили упрямый чемодан.
Только Маша успела запереть замки, как вернулся Дед.
— На дорожку присели? — спросил он, хотя, конечно, заметил исчезновение синего костюма.
— На дорожку, — подтвердила мама, и Дед тоже сел. Это мудрый обычай — отходя от суматохи, молча посидеть перед дальней дорогой и вспомнить, не забыто ли что-то важное. Мама вспомнила:
— А красное платье?!
— В новом чемодане, — успокоил ее Дед.
— А сумочка?
— Была у тебя на плече.
— Нет сумочки! А там билет! — Мама начала приподниматься, и Маша встала с ее колен.
Что-то громко треснуло. Крышка чемодана отлетела; под ней, на синем костюме, лежала сумочка. А вырванные замки остались запертыми. На их месте в крышке зияли две дыры, и было ясно, что чемодан уже не починить.
— Этот чемодан мы покупали вместе с твоим папой, — убитым голосом сказала мама и села на пол. — Я никуда не поеду! Это был счастливый чемодан. Мы тогда собирались в Швецию, мы любили друг друга и думали, что так будет всегда!
Дед молча сходил в гараж за проволокой, обмотал чемодан и намертво скрутил концы проволоки пассатижами. Многие на его месте сказали бы: «Я говорил, что больше ничего не надо брать!» Но у Деда была замечательная особенность не ругать людей за ошибки, о которых они сами успели пожалеть.
— Вставай, Маргаритка. Сереже не понравилось бы, что ты так легко сдаешься, — негромко сказал он, подхватил чемоданы и вышел.
Размазывая кулаком слезы, мама кинулась за ним. Папа был для нее главным человеком в жизни. Иногда она сама рассуждала, что ему понравилось бы, а что не понравилось бы. Как будто папа не погиб много лет назад в далекой Анголе, а скоро вернется и спросит: «Ну, как вы тут без меня?»
Последний, пятый, чемодан взяла Маша. Когда она вышла во двор, мама уже сидела за рулем, а Дед открывал ворота.
— Я же денег тебе не оставил! — спохватился он и отвалил Маше пятьсот рублей.
— Зачем? — удивилась она.
— На хозяйство. Мне тоже надо кое-куда слетать. Вернусь завтра к вечеру, но мало ли что… — Дед оглянулся на маму и сунул в кулак Маше хрустящую бумажку. — Вот еще сто долларов. В случае чего у соседей обменяешь.
— Ты куда это собрался, мой генерал?! — всполошилась Маша.
— По делам! — отрезал Дед. — Беги, прощайся с мамой. Только не говори, что я улетаю — хватит ей в Москве своих волнений.
Маша побежала к машине чмокаться с мамой и выслушивать: «Не мучай себя голодом, не приходи домой поздно, не пускай кота на постель». Времени оставалось в обрез, поэтому мама ограничилась восемью наставлениями и одним вопросом: «Что у тебя с рукой?» Она уже не могла думать ни о чем, кроме Москвы.
Дед тем временем держал скособоченную половинку ворот, которая сама собой захлопывалась. Он подсел к маме на ходу, и Маша с ним даже не попрощалась. Когда она выбежала на дорогу, чтобы хоть помахать вслед, машина мелькнула в конце улицы и скрылась за поворотом.
Уехали. Скособоченная вороти на еще закрывалась, а они уехали. Маше совсем не нравилась такая
поспешность. Ясно, почему мама сама не своя: шутка ли — пробоваться в Останкине, на Центральном телевидении! Но у Деда тоже подозрительно горели глаза. Сто долларов оставил. Осенью в Укрополе одна проблема с едой: куда ее деть. Покупаешь только хлеб и молоко, а остальное растет в огороде, и на сто долларов можно прожить хоть до Нового года. Когда уезжают на один день, такие деньги не оставляют!
Маша кинулась в дом. Спотыкаясь о разбросанные вещи, подбежала к секретеру в маминой комнате и достала шкатулку с документами. На дне, как всегда, был спрятан конверт с деньгами на хозяйство. Но сейчас Маша нащупала в нем еще что-то — маленькое, твердое. Раскрыла конверт и увидела пластиковую карточку «Visa».
В любом банке мира по такой карточке можно получить деньги — разумеется, если они есть у тебя на счете. У Деда были.
Давным-давно в Америке Дед основал фирму «Ник Ален и К». «К», то есть его компаньон, американец, командовал цехом, который делал мелкие детали для самолетов. А Дед, продавая детальки, вербовал агентов на авиационных заводах и узнавал важные технические секреты. Когда его арестовали за шпионаж, «К» стал единственным хозяином фирмы. Он еще долго не верил, что дружище Ник — не Ник и не Ален, а русский разведчик Николай Алентьев. Через двадцать лет у ворот тюрьмы Деда встречал белый лимузин. Шофер отдал ему конверт с пластиковой карточкой и запиской. «Я тебя не простил, но что заработано, то заработано», — писал честный «К». Сколько денег на карточке, Дед не говорил, но, к примеру, джип для мамы выбрал не из дешевых.
И вот пластиковая карточка со всеми капиталами Деда оказалась в конверте рядом с тощей пачкой сторублевок. А вчера Дед записал в мамином кухонном блокноте, среди рецептов, цифровой код, без которого не снимешь деньги с карточки. Мама спросила, зачем, а он сказал: «Я старый, могу на улице свалиться с инфарктом».