Нежить

— У нас достаточно крепкие связи с испанской диаспорой…

— Основное население выиграет, — покачала головой Дей.

— Испанцы никогда не ходят голосовать, — добавил Льюис. — Можно просто обвязать Флориду бантиком и отослать Стоддарду в подарок.

Дей раздала следующие листы. Она организовала свое сообщение так, чтобы оно произвело максимальное впечатление, объявляя новости по листу зараз. Льюис сгорбился в своем кресле, трогая оспины, пока она продолжала перечислять: Мичиган, Нью-Йорк, Огайо — все три штата богаты на избирателей, во всех трех мы идем голова в голову со Стоддардом. Три практически физических удара под дых, как читалось на лицах сидящих за столом.

— Что за чертовщина? — проворчал Льюис, когда Дей передала ему следующий лист, но техасские новости лишили дара речи даже его. Стоддард опережал нас на шесть пунктов.

Я обдумывал пару сравнений с Аламо,[6] но в конце концов решил благоразумно промолчать.

— Я думал, что наш рейтинг в Техасе растет, — сказал Льюис.

Дей пожала плечами.

— Я только сообщаю цифры, а не выдумываю их.

— Могло бы быть и хуже, — неуверенно произнесла Либби Диксон.

— Могло, но Робу запретили выступать на «Перекрестном огне», — заявил Льюис, и среди сидящих пробежал смешок.

Не отрицаю, Льюис знает, что делает. Я и сам почувствовал, как спало напряжение за столом.

— Предложения? — спросил Бертон.

— Опросы в целевых группах показали озабоченность системой образования. Может, выпустить ролик, поясняющий нашу позицию по… — начала Дей.

— Да черт с ней, с позицией, — перебил ее кто-то. — Нам надо остаться во Флориде. Потягаться со Стоддардом на его поле.

— Может, серию встреч в небольших городах? — предложил Льюис, и некоторое время они перебрасывались идеями.

Я пытался прислушиваться, но шуточка Льюиса напомнила мне о снах. Я помнил, где нахожусь — тридцать семь тысяч футов пустоты под крылом, летим на дебаты в Виргинию, — но в своем сознании я не двинулся с места. В моей голове я стоял на пороге того дома и смотрел в глаза мертвых.

«Мир изменился, и изменился непоправимо», — внезапно подумал я.

Думаю, что заключение было очевидным, но в тот момент оно озарило меня откровением. Дело в том, что все мы — и я имею в виду не только предвыборную кампанию, но всех, всю нашу культуру — делали вид, будто ничего не произошло. Да, в ООН проходят дебаты, а по Си-эн-эн идут передачи, похожие на вырезки из фильмов Джорджа Ромеро, но последствия — духовные последствия — массового воскрешения мертвых до нас еще не дошли. Мы пребывали в счастливом отрицании. И в тот момент, когда под ногами мягко гудел двигатель самолета, а кто-то из наших — кажется, Тайлер О'Нил, мышиного вида ассистент Либби Диксон, — нудно твердил о негативном подходе, мне вспомнились слова одного из профессоров в Нортвестерне: Коперник выдвинул гелиоцентрическую теорию Солнечной системы в середине шестнадцатого века, но у Церкви не доходили руки кого-нибудь за нее наказать, пока почти столетие спустя не посадили в темницу Галилея. Церковь сто лет старалась игнорировать тот факт, что кто-то одним взмахом руки перевернул фундаментальную географию их мира.

И то же самое случилось с нами.

Мертвецы встали из могил.

Четыре слова, но по сравнению с ними бледнело все остальное: социальные гарантии, финансовая реформа кампании, образовательные ваучеры. Все.

Я с шумом скомкал один из листов Дей в комок и перебросил его через стол. Тайлер О'Нил поперхнулся и замолчал, и несколько секунд все молча смотрели на ком бумаги. Можно было подумать, будто я кинул ручную гранату, а не два параграфа, подытоживающие идиотизм избирателей штата Техас.

— Я не думаю… — прочистила горло Либби Диксон.

— Замолчи, Либби, — ответил я. — Вы сами себя послушайте. По улицам разгуливают зомби, а вы переживаете о негативном подходе?

— Все эти… — Дей помахала в воздухе рукой, — зомби, они ни на что не влияют. Цифры…

— Людям свойственно лгать, Анжела.

Либби Диксон громко сглотнула.

— Когда дело доходит до денег, смерти и секса, лгут все. Ты думаешь, что если домохозяйке позвонит полнейший незнакомец, она поделится своими переживаниями о полуистлевшем трупе дедушки, который гуляет по соседней улице?

Теперь все внимание принадлежало мне, без остатка.

Целую минуту самолет заполнял гул моторов. Люди в салоне не издавали ни звука. А потом Бертон… Бертон улыбнулся.

— Что ты задумал, Роб?

— Союз личности и момента — вот что делает президента великим, — ответил я. — Вы сами так говорили. Помните?

— Помню.

— Вот он, ваш момент. Перестаньте убегать от него.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Льюис.

Я ответил на вопрос, но даже не взглянул в его сторону. Я не сводил глаз с Гранта Бертона. Будто никого больше не было в салоне самолета, только я и он, и, несмотря на все дальнейшие события, именно тогда свершился мой вклад в историю.

— Я хочу отыскать Дану Макгвайр, — заявил я.

Я начал заниматься политикой еще в Нортвестерне, на втором курсе. Это случилось неожиданно для меня (да и кто отправляется в колледж, собираясь стать помощником сенатора?), но в те годы я отличался идеализмом, к тому же мне нравилась позиция Гранта Бертона, так что осенью я присоединился к его штату в качестве добровольца и сидел на телефоне. Одно за другим: стажировка на Холме,[7] работа референтом после окончания колледжа — и каким-то образом я оказался среди богемы политического мира.

Я часто задумывался о том, а как бы сложилась моя жизнь, выбери я другой путь? На четвертом курсе я встречался с девушкой по имени Гвен, веснушчатой блондинкой на год младше меня; довольно симпатичная, она чуть-чуть недотягивала до красавицы. Уж не помню, по какому предмету нам задали совместную лабораторную работу, но в ее процессе мы обнаружили, что выросли в получасе езды друг от друга. Землячество — двое заброшенных на холодный север калифорнийцев — помогло нам продержаться вместе всю зиму и часть весны. Но после окончания колледжа наши пути разошлись, и последнюю рождественскую открытку я получил от нее пять или шесть лет назад. Помню, как из открытки выпал листок бумаги и медленно спланировал на пол. Телефон и адрес в Лагуна-Бич и приписка: «Позвони мне как-нибудь». Но я так и не позвонил.

Так что вот так.

В тридцать два года я все еще жил один, и самые долгие романтические отношения в моей жизни продлились восемь месяцев. Моим самым близким другом оставалась бабушка, и при большой удаче я виделся с ней раза три в год. Я ходил на десятилетнюю встречу выпускников в Эванстоне, и все мои бывшие одноклассники давно уже жили в другом мире. У них были семьи, дети, религия.

А у меня была моя работа. Двенадцать часов в день, пять дней в неделю. По субботам я проводил в офисе три-четыре часа, чтобы доделать отложенные на неделе дела. По воскресеньям я смотрел ток-шоу, и с понедельника все начиналось заново. Так я жил уже десять лет, и ни разу мне не пришло в голову задаться вопросом: как я загнал себя в этот угол? Мне даже не пришло в голову, что вообще следует задаваться подобными вопросами.

Четыре года назад, во время кампании по переизбранию Бертона в сенат, Льюис сказал мне одну забавную вещь. Мы сидели в баре, пили «Миллер лайт» и закусывали арахисом, и вдруг он поворачивается ко мне и спрашивает:

— У тебя кто-нибудь есть?

— Кто-нибудь?

— Ну, сам понимаешь — девушка, невеста, дорогой тебе человек?

На миг у меня перед глазами мелькнула Гвен, но только на миг.

— Нет, — ответил я.

— Вот и славно, — кивнул Льюис.

Он всегда выдавал подобные заявления, ехидно, немного зло. Обычно я не обращал внимания, но в ту ночь у меня в крови курсировало уже немало алкоголя, и я решил не давать спуску.

— И что это значит?

6

В 1836 году в Аламо состоялось сражение между техасскими и мексиканскими войсками, в котором техасцы были разбиты.

7

Имеется в виду Капитолийский холм в Вашингтоне, где находится здание Конгресса.