Страница 60 из 72
Но несмотря на нежелание до поры идти на конфронтацию с Германией, весной 1941 г. в Москве все-таки решили предпринять некоторые завуалированные антигерманские акции. В марте сталинской премии удостоились создатели художественного фильма «Александр Невский» (1938 г.). Как уже отмечалось, этот фильм, носивший ярко выраженную антинемецкую направленность, был снят с экрана после подписания известных соглашений между СССР и Германией от 23 августа и 28 сентября 1939 г.
В газете «Правда» в связи с высокой наградой, которой удостоились создатели картины, появилась статья о творчестве С.М. Эйзенштейна, содержавшая его высокую оценку.[572] В апреле 1941 г., когда возникла напряженность в связи с балканскими событиями, кинолента вновь появилась в прокате. Присуждение ей Сталинской премии было воспринято как антигерманская акция.[573]
В марте – апреле 1941 г. ТАСС начал непосредственную подготовку к пропагандистской войне против ведомства Геббельса. Были собраны соответствующие материалы (выдержки из книги «Майн кампф» Гитлера, статьи о нацистском «новом порядке» в Польше и Югославии и т. д. и т. п.). В составе ТАСС возникла (пока еще в большой тайне) новая редакция пропаганды во главе с Я.С. Хавинсоном. Однако официально эта редакция развернула свою работу лишь после 22 июня 1941 г..[574]
В целом антигерманские мотивы ранней весной 1941 г. просматривались лишь в закрытых пропагандистских материалах, которые предназначались для крайне ограниченного круга лиц. Явных признаков более широкого поворота к антифашистской пропаганде еще не наблюдалось. 29 марта 1941 г. Г. Димитров имел беседу с В.М. Молотовым. Был поднят вопрос о приближающейся 55-летней годовщине руководителя германских коммунистов Э. Тельмана, который находился в нацистской тюрьме. Молотов выразил сомнение в целесообразности развертывания какой-либо пропагандистской кампании по поводу этой годовщины, поскольку, по его словам, СССР продолжал «вести невраждебную политику в отношении немцев».[575] Ясно, что в данном случае была изложена сталинская позиция.
25 марта 1941 г. Югославия присоединилась к «оси» Германия – Италия – Япония, что вызвало недовольство в Москве. Однако в ночь с 26 на 27 марта 1941 г. в результате государственного переворота к власти в Югославии пришло правительство Д. Симовича, настроенное антигермански. Во время переговоров в Москве 5 апреля 1941 г. югославский посол передал Сталину устную информацию о подготовке Германии к нападению на СССР. Тот якобы поблагодарил дипломата за предоставленные сведения и заявил: «Мы готовы, если им [немцам] угодно – пусть придут».[576] В тот же день был подписан советско-югославский договор о дружбе и ненападении.[577]
В начале апреля 1941 г. в пропагандистских материалах, предназначенных для личного состава Красной Армии, стала проводиться на основе исторических аналогий идея, что русские войска имеют большой опыт побед над немцами. В подписанном в печать 8 апреля 1941 г. номере журнала «Политучеба красноармейца» появилась статья, которая начиналась таким утверждением: «Активный наступательный дух (курсив мой. – В.Н.) русских воинов ярчайшим образом проявлялся в благородном стремлении сойтись с врагом лицом к лицу и сокрушительным ударом уничтожить его живую силу...». Этот основной тезис иллюстрировался описанием Ледового побоища 1242 г., Грюнвальдcкой битвы 1410 г., в которой немецких захватчиков «били, как отмечают летописи, на их же территории» (курсив мой. – В.Н.).
Наконец, приводились данные о наступательной операции русских войск на Юго-Западном фронте в период Первой мировой войны, так называемом «Брусиловском прорыве» (1916 г.), в результате которого было нанесено поражение германской и австро-венгерской армиям.[578]
22 апреля 1941 г., в день рождения В.И. Ленина, в Кремле был организован прием участников декады таджикского искусства. Сталин выступил на приеме с небольшой речью, в которой, в частности, акцентировал внимание на особенностях большевистской политики в области национальных отношений. По его словам, Ленин создал партию, которая придерживалась совершенно «новой идеологии» дружбы и равенства народов, противостоящей «старым, отжившим идеологиям расовой и национальной вражды».[579]
Эти сталинские слова были с обостренным интересом восприняты в среде советских «идеологических работников». Так, В.В. Вишневский отметил в дневнике, что в выступлении Сталина «говорилось о Ленине, о новой идеологии, о братстве народов, о губительной и мертвой (подчеркнуто В. Вишневским. – В.Н.) идеологии расизма». Вишневский отметил для себя, что основное содержание сталинской речи 22 апреля 1941 г. было отражено в публикациях газеты «Правда».[580] Действительно, 1 мая в ней появилась передовая статья, в которой, в частности, утверждалось: «Советский Союз – это страна, где... выброшена на свалку истории мертвая идеология, делящая людей на „высшие“ и „низшие“ расы».[581]
Определенный резонанс среди представителей интеллектуальной элиты имел сталинский телефонный звонок писателю И.Г. Эренбургу. Последний, как отмечалось выше, то и дело наталкивался на серьезные препятствия со стороны цензуры, которая не пропускала в печать его статьи и произведения, носившие антифашистский характер. Неудовольствие в ЦК ВКП(б) было проявлено и по отношению к Вишневскому, намеревавшемуся публиковать роман Эренбурга «Падение Парижа» в журнале «Знамя». В свою очередь, З.С. Шейниса обвинили в том, что он «пригрел» в газете «Труд» И.Г. Эренбурга, которого недоброжелатели называли «невозвращенцем».
З.С. Шейнис решил обратиться с письмом «в высшие сферы», доказывая абсурдность обвинений. Скорее всего, это письмо возымело действие. 24 апреля 1941 г. Сталин позвонил Эренбургу, поинтересовался, будут ли изображены в романе «Падение Парижа» немецкие фашисты. Писатель ответил положительно, но выразил неуверенность по поводу возможности публикации третьей части произведения, где намеревался показать начало военных действий Германии против Франции и первые недели оккупации немцами французской столицы: ведь употребление им даже в диалоге слова «фашист» вызывало раздражение цензоров. Сталин обещал содействие.
Писатель, во-первых, понял из этого разговора, что в скором времени неизбежна война между СССР и Германией, а во-вторых, что дело заключалось вовсе не в литературных пристрастиях: Сталин прекрасно осознавал: «о таком звонке будут говорить повсюду».
Эренбург тут же направился в редколлегию журнала «Знамя» и рассказал о телефонном разговоре со Сталиным. Немедленно из ЦК ВКП(б) позвонили В.В. Вишневскому и сказали, что «произошло недоразумение».[582] По поводу этого инцидента сам Вишневский записал в дневнике 5 мая 1941 г. следующее: «Впечатления последних дней. Рассказ Эренбурга о том, как ему позвонили из ЦК и как Сталин беседовал о „Падении Парижа“ и пр. Видимо, это политически нужная тема» (курсив мой. – В. Н.).[583]
Звонок Сталина Эренбургу явился своеобразным сигналом, свидетельствовавшим о решении большевистского руководства вновь взять на вооружение в пропаганде антифашистские мотивы. Подобным образом и интерпретировали его современники событий. Из Москвы информация дошла до Ярославля, где от членов местной писательской организации о ней узнал Ю. Баранов. Он записывал в дневнике, что книга известного антифашиста И.Г. Эренбурга «Падение Парижа» получила сталинское одобрение. Сталин «предложил Эренбургу писать все, как он думает (курсив мой. – В. Н.), т. е., попросту говоря, взял под свое покровительство эту антифашистскую книгу».[584]
572
Кассиль Л. Кадры и роли // Правда. 1941. 16 марта.
573
Баграмян И.Х. Так начиналась война. М., 1971. С. 55.
574
Краминов Д. Ф. Указ. соч. С. 169.
575
Димитров Г. Указ. соч. С. 223.
576
Новиков Н.В. Указ. соч. С. 79; 1941 год. Документы. Кн. 2. Док. № 370.
577
Внешняя политика СССР... Т. IV. Док. № 503.
578
Левитский О. Исторические примеры героизма русской пехоты // Политучеба красноармейца. 1941. № 7. С. 10–16.
579
Невежин В.А. Застольные речи Сталина... С. 260.
580
РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 2079. Л. 31.
581
Правда. 1941. 1 мая.
582
Эренбург И.Г. Указ. соч. С. 228.
583
РГАЛИ. Ф. 1038. Оп. 1. Д. 2079. Л. 29.
584
Баранов Ю. Указ. соч. С. 86–87.