Страница 11 из 38
К Первой мировой войне в англосаксонской стратегии формируются последовательный курс на ослабление и разделение германского потенциала через столкновение его с Россией, а также начало оформления британского подхода к структурированию Юго-Восточной Европы — Балкан, заключающегося в соединении в одних государственных и политических конфигурациях разнородных славянских народов для предотвращения вхождения “католических” народов в германскую, а православных — в российскую орбиту.
В чём причина западного запрета немцам стремиться к единству, который установлен вовсе не со Второй, но с Первой мировой войны? Грех нацизма и необузданность амбиций дали удобный повод навсегда запретить так называемый “аншлюс” Австрии, что вроде бы выглядит анахронизмом в обстановке паневропейских процессов и общедемократических клише новейшего времени. Тем более на фоне разговоров о создании франко-германского квазигосударства внутри ЕС. Однако причина здесь чисто геополитическая — франко-германский альянс не так страшен для англосаксов, как приближение объединенного немецкого потенциала одновременно к Балтийскому и Средиземному морям — двум морям, контроль над которыми, по В. Семёнову-Тян-Шанскому, дает шанс стать господином мира.
Претензии Британии не допустить роста какой-либо континентальной державы и амбиции Пруссии, не удовлетворившейся объединением “железом и кровью” Германской империи, создают в Евразии две стороны будущего треугольника мировой политики, в котором России уготовано было стать третьей стороной. Россия, имеющая выход к Балтийскому морю, потенциально утверждающаяся в Черноморских проливах, подошедшая к Гиндукушу после присоединения Средней Азии, получала возможность стать равновеликой всему совокупному Западу (тогда Европе).
Это обеспечивало бы сильные геополитические позиции России на всём поствизантийском пространстве, что чрезвычайно ускорило бы неизбежный распад Оттоманской империи, причём в неподконтрольной Западу форме. В результате Греция могла бы войти в русскую политическую орбиту, сформировались бы крупные однородные славянские православные государства, также ориентированные на Россию. В совокупности это могло дать шанс консолидации крупнейшего центра политики, альтернативного Западу.
Допустить усиления России на Балканах не могла не только Англия, но и Австрия, утрачивавшая шанс выйти к морю через захват Боснии. Россия же не хотела немедленного попадания славян в “Pax Germana” по освобождении из “Pax Ottomana”. В то же время она была не в состоянии противостоять фронту европейских держав.
Стратегические устремления к началу XX века сошлись на европейских морских рубежах России в Восточной и Юго-Восточной Европе и сохранились до начала XXI века. Интересы сформировавшегося треугольника — Британии, России и Германии столкнулись на Балканах, в регионе Проливов, а также на Балтике. Отчётливо проявилась британская стратегия овладения Персидским заливом, где её интересы столкнулись с Германией, и желание Британии сдерживать Россию в её южном подбрюшии.
Именно в этих регионах на всём протяжении ХХ века затем разыгрывались главные геополитические сценарии, именно эти регионы становились объектом попыток передела мира в Первой и Второй мировых войнах, во время хаоса революции и гражданской войны и после распада СССР.
Первая мировая война
Поворот Англии к сотрудничеству с Россией в момент, когда, как писали аналитики, “весь мир, европейский и азиатский, ожидает войны между Англией и Россией”, нуждается в объяснении. Внимание русских аналитиков — Снесарева, Южакова, Чихачева к “англо-русской распре” не было экзальтацией. Русско-английское столкновение считалось в Европе неизбежным из-за самого факта существования России в её границах, вступившего в противоречие с константами английской мировой стратегии.
Однако Англия не начала войну с Россией, хотя превосходство на морях позволяло ей поочерёдно расправиться с претензиями великих держав Нового времени. Почему?
Россия представляла собой иной мир , не столько масштабом, но иным геополитическим типом. Владычица морей не могла успешной морской войной нанести стратегическое поражение огромной континентальной державе — в отличие от Португалии, Испании, Голландии и Франции, которые в британской геополитике именуются “полуостровной Европой”.
В похожем противоречии Англия оказалась к концу XIX века с Германией, которая рвалась к Средиземному морю и Балканам, усиленно создавала военно-морской флот и одновременно строила железную дорогу к Багдаду, что сулило реальное быстрое сообщение с Персидским заливом и Индийским океаном и девальвировало морские позиции Англии. Однако война против Германии по тем же причинам оказывалась бессмысленной. Это была Mitteleuropa — Континент, который победить стратегически мог только Континент.
Бальфур и другие британские политики накануне Первой мировой войны признали ограниченность морской силы по отношению к континентальным державам: “Какое бы превосходство ни имел наш флот, никакая морская победа не приведет нас ближе к Берлину… Не может быть и вопроса о британском нападении на Германию, пока британская армия находится в таких малых размерах”. Но и гипотетически огромная английская армия, отправляемая с Британских островов, не могла без континентальных союзников достичь ни Берлина, ни Петербурга, что и объяснял в парламенте министр иностранных дел сэр Эдуард Грей недоумевающим по поводу сближения с Россией.
Помочь Англии устранить Россию или Германию могла только европейская война - такая, где Германия и Россия были бы противниками. Заинтересованная в ослаблении континентальных соперников Англия вошла в Антанту, в которой России была уготована роль тарана, пробивающего брешь в германской обороне. Слишком поздно русские политики обратили внимание на то, что, в отличие от России, Англия не связала себя обязательствами в намечающихся блоковых противостояниях.
Геополитические пасьянсы
С момента, когда неизбежность распада Оттоманской империи стала очевидностью, британские проекты встраивания балканских славян в международные отношения по сути преследовали неизменные цели. Последовательно продвигаемые под разными названиями в течение всего ХХ века, они завершились нынешним Пактом стабильности для Юго-Восточной Европы.
Британское геополитическое мышление едино: и традиционные исследования, и экзотические построения выполнены в одной и той же парадигме. Задачей Британии было предупредить вхождение освобождавшихся наций и государств как в германскую, так и в российскую орбиту. Поэтому, как уже отмечалось, она стремилась не допустить консолидации крупных однородных славянских наций. Ибо хорваты и словенцы неизбежно вошли бы в германскую орбиту, а великосербское, болгарское государства, при всём лавировании их элиты, не могли быть полностью изъяты из-под влияния России.
В британских — как, впрочем, и в немецких — планах как начала ХХ века, так и сегодняшних дней неизменна тревога по поводу любого проявления сербских национальных чаяний, которые после “Начертания” Илии Гарашанина 1844 года уже полтора века являются пугалом для Западной Европы, так как объединение сербов в одном государстве изменило бы баланс сил. Подобное развитие событий исключено из конструктивных парадигм как в англосаксонском мышлении начала ХХ века (доклад Фонда Карнеги о Балканских войнах 1913 года), так и в новейших комментариях к нему Дж. Кеннана в 1993 году. Эта региональная проблематика вошла в “восточный вопрос”, в котором ни одна западная историография не откровенна.
Трактовка “восточного вопроса” в книге патриарха британской балканистики Р. Сетона-Уотсона 1911 года в двух пунктах поразительно неизменна до сегодняшнего дня: 1) от будущей судьбы сербо-хорватской расы “зависит баланс сил в Адриатике со всеми его следствиями для международной ситуации”; 2) недопустимость объединения рейнских и прусских немцев с южными немцами, то есть с австрийцами. После войны все британские конфигурации нацелены на нестабильные, зависящие от внешнего патронажа образования из пяти-шести тяготеющих к противоположным партнёрам наций, где исторический и политический потенциал народов обезличен.