Страница 4 из 7
Затем ракеты-тяжеловозы, громадные, с башню величиной, нахлобучив себе на голову готовый блок, широченный, как мексиканская шляпа, вели его, стреляя огнем, на постоянное местожительство. Там монтажники принимали блок, соединяли с доставленными раньше, и рос, рос, рос твердый пояс вокруг Солнца, к нему добавлялся второй, третий… пока все околосолнечное пространство не оказалось в футляре, в этакой скорлупе в 400 миллионов километров диаметром.
Впрочем, вы сами живете на внутренней поверхности футляра, хорошо знаете его.
Под ногами почва – песок, глина, гумус. Почва земная, и растения на ней растут земные: травы, ароматные цветы, вкусные овощи, тенистые деревья. Под почвой литой камень – трехметровая толща футляра. (Надо бы основательнее, но не хватило материала в планетах.) А с той стороны, всего в четырех метрах от ваших подошв, ребра противометеоритной защиты и космическая пустота: миллионы километров, астрономические единицы, световые годы, парсеки пустоты. На ту сторону выходят только астрономы, ремонтники да механики двигателей вращения. Ведь в то время, когда твердь была построена, пришлось ее привести во вращение. Без вращения люди падали бы на Солнце – там центр тяжести всей системы. Пришлось придать скорость, и немалую – больше тысячи километров в секунду на экваторе.
Вращение породило тяжесть. Значит, можно было создать нормальный мир: реки, текущие по склонам, озера, – удержать воздух и получить голубое небо и тугой ветер. Можно было сделать горы, выдавленные на оболочке, полые внутри. И на горах осел снег – снежно-белый, рассыпчатый, – потекли из-под снега ручьи, зашумели водопады. В голубом небе над макушкой висит у вас палящее Солнце и, невидимые в голубизне, ходят по своим орбитам Меркурий, Венера и Земля-прародительница. На старой Земле никто не живет сейчас – там музеи древнего быта. Тесна она для человечества. Всего 500 миллионов квадратных километров со льдами и океанами. Новая суша в миллиарды раз просторнее. Здесь в миллиарды раз больше лесов, полей, домов и людей…
Так выглядел второй проект Ааст Ллуна, составленный по идее Дайсона, но с введением тяжести.
И снова согнутый земным атлетическим притяжением сидел Ааст в президиуме Совета Человечества.
И те же соперники-критики выискивали и указывали слабые места.
Ван-Вейден сказал: «Я простой садовод. Что я понимаю в космических делах? В оранжереях я понимаю: как там приходит тепло, куда уходит, почему под стеклом теплее, чем в поле. И этот грандиозный футляр мне представляется подобием оранжереи. Приход ясен – тепло дает Солнце. Но где расход? Наша добрая Земля отдает тепло по ночам, поворачиваясь к Солнцу спиной, лицом к космическому пространству. Эфирные колеса Циолковского тоже отворачивались от Солнца. Футляр развернуться не может. Куда уйдет тепло? Только под ноги, сквозь почву и каменное основание. Но может ли при нормальной температуре сквозь четырехметровую каменную стенку уйти все тепло, полученное от Солнца? Это серьезная проблема. Если тепло не уйдет, вся поверхность футляра накалится и изжарятся заживо все наши потомки.
Ота сказал: «Я был так поражен проектом нашего друга в прошлый раз. Даже не представлял себе, что, можно предложить что-либо более внушительное. Но Ааст Ллун превзошел все ожидания, превзошел себя. Мне кажется, все это так головокружительно, люди поймут проект только через десять тысяч лет. Мне непонятно все. Из тысячи вопросов я решаюсь задать только один: насчет искусственной тяжести. Тяжесть создается вращением, если я уловил. На эфирных колесах это было возможно вообразить – один оборот в минуту, скорость около ста метров в секунду. Здесь один оборот в год и скорость около тысячи километров в секунду. Как ее развить? Ядерным горючим? Но понадобится очень много – тонна на тонну полезного веса. Где взять столько? И какие возникнут напряжения? Какой материал выдержит сдвиг и скалывание? И еще один вопрос я задам: «Зачем все это?» Центробежная сила на шаре неодинакова: на экваторе наибольшая, у полюсов равна нулю. Следовательно, на экваторе нормальный вес, у полюсов невесомость. Все реки потекут к экватору, продавят там дно и выльются наружу. Воздух от полюсов улетучится к Солнцу. Ни лесов, ни полей, ни озер делать нельзя. Под горы нужен фундамент, иначе они проломят скорлупу. Без воздуха не будет ни полей, ни лесов. Многоуважаемый Ааст обещает жизнь на вольном воздухе, но без стеклянной крыши ему не обойтись. Мы – простые современные специалисты – не видим выхода из этих противоречий. И, должно быть, не увидим в ближайшую тысячу лет. Может быть, имеет смысл отложить обсуждение на тысячу лет?
А Маккей, прямой и резкий, забил последний гвоздь.
«Я человек простой, – сказал он, – уроженец дремучих лесов. У нас житейские правила такие: дом рубим для себя, для детей. На правнуков не загадываем, не знаем, какая у них семья, какие вкусы, какие к жизни требования. Ааст предлагает строить дом, который будет готов через три тысячи лет. Сто поколений – каменщики, сто первое – жители. Но если сто поколений проживет на строительных лесах, в невесомости, среди неготовых блоков, нужны ли сто первому поколению поля, леса и тяжесть? Не будет ли для них ветер ядовит и тяжесть тяжела, как уважаемому нашему докладчику?»
Обескураженный, снова больной от земного веса, Ааст покинул Землю. В ракету его внесли на носилках, три дня он лежал без памяти. Врач-космотерапевт сказал, что следующий визит на Землю может быть смертельным. Мать взяла с него честнейшее слово – выбросить в космос не только чертежи, но инструменты, и чертежную доску, и вычислительную машину. На десятый день ночью тайком Ааст прокрался в мастерскую.
У него сложился новый проект – этакий гибрид из идей Циолковского и Дайсона.
…Впрочем, вы сами, ребята, живете в этом мире, хорошо знаете, как он устроен.
Солнце взято в клетку. Решетчатая клетка-шар немыслимых размеров окружает все околосолнечное пространство.
На пересечении прутьев – оси жилых колес. Каждое колесо – жилой поселок или парк, завод, лаборатория… Для безопасности все они спрятаны в водяную шубу. Вода медленно перекачивается с солнечной стороны на теневую, там отдает тепло.
А в прутьях решетки-дороги – грузовые конвейеры, пневматические поезда, плавательные дорожки. Надо бы сказать «пешеходные», но в решетке невесомость – там нельзя ходить.
Мир, похожий на игрушечную бумажную мельницу, где цветные колесики крутятся, если бежать навстречу ветру.
Колеса – жилища, колеса – парки, колеса – озера, колеса – фабрики, колеса – стадионы, колеса – лаборатории….
На сто колес-жилищ – одно колесо-клиника, одно колесо-электростанция, колесо-университет, колесо-склад, колесо-космодром. Проект свелся к экономическим расчетам: сколько колес общественных на тысячу жилых и какой ширины должны быть транспортные трубы решетки?
Ааст составлял расчеты, чертил схемы, но без удовлетворения. Ему не нравился этот решетчато-мельничный мир. В нем не было главного: сказки детства Ааста – нарядной Земли, искристого снега, воющего ветра, плеска волн… В комнатах – нормальный вес, на дорогах – невесомость. Постоянные переходы от веса к невесомости и обратно: по пути на работу, в гости, на стадион. Переходы неприятные, утомительные, для детей и стариков вредные. Отсюда тяга к домоседству. Мир съеживается, ограничивается одним колесиком. И постоянное ожидание катастрофы: метеорит, ржавчина, усталость металла – и космос врывается в городок, губя жизнь…
Но ничего другого Ааст не мог придумать. Видимо, как Циолковский, как Дайсон, и он тоже волшебник без палочки. Хочет сказать: «Пусть будет Земля в мертвом космосе!» Но палочки нет в руках – и не появляется Земля.
И если бы Ааст Ллун жил в XX или в XXI веке, так бы и умер он волшебником без палочки, оставив потомству папки с неосуществимыми проектами.
Но дело происходило в конце XXII, в начале XXIII века, когда волшебные палочки изобретались в массовом масштабе.
В космическую келью Грома-7 радио приносило вести о чудесах.