Журнал Наш Современник №9 (2003)

22 декабря 2002 года губернатор Калужской области А. Д. Артамонов принял решение проводить XII МКФ “Золотой Витязь” в Калуге.

Каждый очередной “Золотой Витязь” прописывается по новому адресу с помощью нового энтузиаста. На сей раз им стал первый заместитель директора департамента культуры и искусства правительства Калужской области П. И. Зюсь­ков. Он, по промыслу Божьему, был одним из зрителей на церемонии открытия IX “Витязя” в Кремлёвском Дворце и загорелся с тех пор идеей приглашения Всеславянского кинофорума в Калугу. Приехав гостем кинофорума от Калужской администрации в Рязань, позже он информировал Анатолия Дмитриевича Артамонова о фестивале, а мне рекомендовал безотлагательно встретиться с архиепископом Калужским Климентом. Владыка сразу же принял меня и благословил на проведение “Золотого Витязя” в Калуге. В тот же вечер, встретившись с губернатором, Владыка Климент поддержал идею проведения фестиваля, и уже спусти два дня, 20 января 2002 года, я был приглашён в Калугу на встречу с А. Д. Артамоновым. Всё, как обычно, произошло в послед­ний день перед вскрытием конкурсных конвертов в Минкульте, где я должен был объявить нашего главного соучредителя.

С Н. Н. Майданской, нашим новым директором, мы провели в Калуге шесть рабочих часов: посовещались с П. И. Зюськовым в управлении культуры, оговорили главные вопросы, встретились с губернатором Анатолием Дмитрие­вичем Артамоновым, в деловом ритме проглядели 10-минутную запись о предыдущих “Золотых Витязях”, обсудили финансовые и технические вопросы. Анатолий Дмитриевич дал команду проводить кинофорум, и мы простились.

Пришла наконец пора, когда мне уже не нужно долго рассказывать и убеждать. Одиннадцать лет мы работали на “Золотой Витязь”, теперь “Золотой Витязь” сам работает на себя...

Виктор Потанин • Учитель наш — язык! (Наш современник N9 2003)

Виктор ПОТАНИН

УЧИТЕЛЬ НАШ — ЯЗЫК!

О нашем великом и могучем языке сказано много, написано еще больше. Мне же хочется сейчас вспомнить слова Проспера Мериме. Великий француз однажды так выразился о русском языке: “Это прекраснейший из всех европейских языков, не исключая и греческого”. И тут же добавил, что язык этот “необыкновенно хорошо приспособлен к поэзии”. И для этого есть много причин. А главная причина все же в том, что “педанты не успели ввести в него (в язык. — В. П. ) свои правила и свои фантазии”. Слова эти не нуждаются в комментариях, хотя комментаторов нынче хоть пруд пруди. Даже наша Государственная Дума сказала свое веское слово и приняла Закон “О русском языке”. Но все законопроекты, принятые Госдумой, должны проходить своего рода экспертизу в Совете Федерации. Так вот, закон этот наши сенаторы отклонили и отправили его на доработку. Это случилось совсем недавно, и с тех пор в нашей печати не стихают дискуссии по проблемам русского языка. Впрочем, такие страсти кипели и раньше, наше общество давно уже тревожится за его судьбу. Еще во времена Пушкина и Гоголя передовая общественная мысль мучилась вопросом — сохранится ли живое русское слово под напором различных запретов и предписаний, выдвигаемых академической наукой. И нужен был могучий талант Пушкина, чтобы сломать все схоластические запруды, чтобы соединить живую стихию народной речи с языком литературным. При этом Пушкин никогда не забывал, что Слово — это великая тайна и разгадать эту тайну вряд ли возможно.

Да, это правда. И потому давайте повторим вслед за поэтом, что Слово — это величайшая тайна и еще — великая надежда. Ведь каждый народ надеется не затеряться в веках, потому именно в словах и в грамматических формах проявляется душа народа, которая бессмертна. Впрочем, можно сказать и по-другому — Слово запечатлевает события истории, заглядывает в будущий день, говорит о прошлом. И это — тоже правда, потому что именно в прошлом были такие моменты, когда рушились целые цивилизации, исчезали народы, оставляя после себя только десяток слов. И этой капельки потом хватало ученым, чтобы восстановить в нашем сознании те далекие эпохи. Но, к сожалению, случалось и такое, когда народы проваливались в небытие, ничего после себя не оставляя. Ни единого слова, ни единого шороха на просторах вселенной. И тогда наступало забвение… Вот почему каждый народ сохраняет свой язык, боясь любого насилия над ним. Сказать проще, любой народ по отношению к своему языку стоит на консервативных, охранительных позициях. И это происходит на уровне инстинкта. Мы как бы не думаем о языке, но при этом остаемся на страже. Это можно сравнить с дыханием. Разве замечает человек, как он дышит? Но стоит только нам простудиться, подхватить какую-нибудь инфекцию — сразу же учащается пульс, сбивается дыхание, — и вот уже мы побежали к врачу. Мне кажется, наша Госдума, принимая закон о языке, как раз и присвоила себе функцию врача и стала ставить диагнозы. Впрочем, такое рвение наших депутатов я нисколько не осуждаю. В конце концов, депутаты выполняют волю своих избирателей, а наше общество давно уже ставит очень болезненные, почти роковые вопросы. И, может быть, самый главный из них — не превратится ли наш язык в мертвый, засыхающий на корню, сохраняющийся только в письменных источниках? С этим больным вопросом смыкается и другой — почему наш язык с неистовой готовностью обслуживает массовую культуру, разрушая при этом свою грамматику, свой словарный состав и фразеологию? Приметы такого языкового оскудения становятся все более заметными в нашей разговорной речи, в газетных публикациях и даже в песнях. Да, стыдно сказать, даже в песнях. Недавно “Литературная газета” привела одиозный пример, как в одном из новогодних концертов пропелись такие книжные, почти механические слова, как “процедура”, “явление”, “обусловить”. А сколько языковых вольностей проскальзывает в различных ток-шоу, в беседах за “круглыми столами”, в прямом радиоэфире. В этом новом, как бы “современном” русском языке исчезают многообразие оттенков, стилисти-ческая наполненность и глубина нашего родного слова. Налицо болезнь, которую уже не скроешь. И потому давайте назовем эту болезнь, ведь она давно известна. Она началась и бурно распространилась в последнее десятилетие, когда наши либеральные реформы решительно покачнули Россию в сторону Запада. Толчок был настолько сильным, что началась деформация — в экономике, в нравственности, в языке. В русский язык, подчеркиваю, родной наш язык, мощным потоком хлынула иностранная лексика — названия фирм, офисов, атрибуты деловой документации, рекламы и даже бытовой жаргон. Да что говорить: изменился даже внешний вид наших городов и самой столицы. Для многих Москва перестала быть русским городом: там повсюду рекламные щиты с латинскими буквами, повсюду вывески на чужих наречиях. С такими картинками давно уже смирилась московская мэрия, понемногу привыкают к этому и сами москвичи. Но только почему? Неужели некому заступиться за наши традиции, за нашу тысячелетнюю историю? Думаю, ответить на такие вопросы однозначно нельзя. Правда, один из ответов все же напрашивается. Он как бы витает в воздухе. Так вот: давно замечено, что во власть чаще всего попадают или сильные, или мудрые, но в последние годы попадают и богатые. И вoт эти самые богатые, как правило, далеки от нашей культуры, от наших православных традиций. Далеки потому, что рыночную экономику они считают началом всех начал, главной целью общества, а в конце этой цели, естественно, возвышается доллар, приносящий обогащение. А раз так, то следует распахнуть все двери, открыть любые щелки для новых слов и обозначений, которые обслуживают доллар. А если кто-то против — то он ретроград и консерватор. И вместо галош он хочет напялить на ноги те самые мокроступы. И так постепенно чисто лингвистические споры перерастают в политические. Именно в этом состоит момент истины, а дальше уже рутина и повседневность. Ведь главное уже сделано — выиграна или почти выиграна битва за доллар. И после этого хоть трава не расти, потому что начинается полнейшая зависимость от доллара. И экономическая, и одновременно духовная, потому что одного без другого не бывает. И все же духовная зависимость пострашнее. Поэтому я и мучительно переживаю, что мой родной язык в последние годы вместил в себя такие слова, как “саммит”, “пиар”, “консенсус”, “электорат” и еще десятки подобных. Но только запретительные параграфы здесь не помогут. Помните, как один смешной человек сражался с ветряными мельницами? Здесь тот же случай. Но я думаю о другом: пройдет время, и эти слова естественным путем выпадут в осадок и исчезнут навсегда, потому что существуют их русские аналоги, которые еще постоят за себя.