Журнал Наш Современник №7 (2003)

Ф. М. Достоевский очень боялся такого перерождения человека, предчувствовал это. Он понимал, что без органической веры в высшую справедливость бытия, которая “есть везде и всегда единственное начало жизни, дух жизни, жизнь жизни”, любые теории и гуманистические идеи становятся пустым звуком.

А его критика атеизма? Если Бога нет — я сам себе Бог, а значит, мне все позволено. Вот это “все позволено” царствовало в России чуть ли не весь XX век, а к концу его достигло своего апогея.

Когда я изучал материалы, связанные с историей моего земляка Сергея Нечаева, названного в свое время “первым русским террористом”, и его сподвижников по организации “Народная расправа”, я не мог, разумеется, не обратить внимания на то, как складывалась их жизнь в детстве и юности.

Напомню: 21 ноября 1869 года в гроте Петровской академии в Москве был убит студент Иван Иванович Иванов. В убийстве участвовали Нечаев, Успенский, Кузнецов, Прыжов и Николаев. Студент, примкнувший к кружку “борцов за народное счастье”, стал задавать слишком много каверзных вопросов, был недоволен единоначалием Нечаева, интересовался, куда идут пожертвованные организации деньги, стал на стороне распускать язык, называя фамилии заговорщиков. А затем и вовсе заявил, что хочет выйти из “Народной расправы”.

Убийство Иванова всколыхнуло общество, о нем стало известно и в Европе. По делу привлекалось более 300 человек, из которых 87 были преданы суду, но и из них большинство имело лишь косвенное отношение к делу. Главных обвиняемых оставалось четверо, ибо Нечаеву удалось улизнуть.

В какой-то момент убийца как бы переступает через себя. И это ему легче сделать за компанию, потому что он берет на себя не всю вину, а часть ее, не всю кровь, а только каплю.

Что же у каждого из пятерых в прошлом?

Вот — Сергей Нечаев. Отец его был незаконнорожденным сыном помещика Епишкова и его крепостной Фаины Алексеевой, отпущенной по рождении сына на волю. Достигнув совершеннолетия, Геннадий Павлович женился, родился сын Сергей. А когда мальчику исполнилось восемь лет, мать его умерла при четвертых родах, оставив сына и двух дочерей на руках своих родителей, ибо Геннадий Павлович вскоре уехал из села Иванова в Шую. Вернулся он через несколько лет, женился во второй раз. Поработав на фабрике, Геннадий Павлович устроился буфетчиком в трактир (любил водочку), помогал тестю в его мастерской. Однако часто его приглашали к богатым людям обслуживать званые обеды и различные застолья. Сергей знавал и тяжелую руку отца, и его позор: мальчишка подглядывал в окна залы, где пировали богатеи, а отец его, лакейски кланяясь и улыбаясь, прислуживал им...

Много неистового и злого заложилось в душу Сергея в те детские годы.

Страдальческая судьба Ивана Гавриловича Прыжова — ярчайший пример того, как фатум может брезгливо отвернуться от умного, даже талантливого литератора, знатока народного быта. Иван Гаврилович запил, хотя иногда делал попытки подняться, заявить о себе, выпустил несколько книг. Однако ни победить, ни перехитрить судьбу ему не удалось. И он кинулся в объятия “Народной расправы”.

Ближе всех к Нечаеву стоял Петр Гаврилович Успенский. Тоже умный, образованный человек: окончил Нижегородский дворянский институт, учился на естественном факультете Петербургского университета, который был вынужден оставить из-за нехватки средств. К тому же ему пришлось забо­титься о сестре, которую он перевез из Нижнего, спасая от отца-пьяницы. Естественно, и этот молодой человек, служивший библиотекарем, был обижен на весь белый свет и, конечно же, на царя и правительство.

Н. Н. Николаев — полуграмотный сирота, служил надзирателем в тюрьме для малолетних преступников.

И только А. К. Кузнецов, сын купца, был, если так можно сказать, “идейным” борцом.

Что и говорить, многое закладывается в детстве. Озлобленность, зависть, униженность, нищенство, чувство обездоленности, презрение окружающих, отсутствие любви — все это глубоко западает в душу, вызывает желание отомстить всем и вся. Хочется человеку как-то подняться с колен, любой ценой, но доказать, что ты сильный и гордый человек, а нет — так можно и убить, ведь каждый — твой враг. И вспомнит ли такой безбожник с детства о Боге? Скорее всего, будет роптать, что, мол, Всевышний неспра­ведливо устроил всё в этом мире. Бедолага забывает, что Бог не кукловод. Он даровал каждому волю и великое Свое учение: “Живи по своему разуме­нию, а хочешь совета — вот тебе Мои заповеди. Будь человеком!”

Как известно, нечаевская история послужила для Федора Михайловича толчком к созданию романа “Бесы”. Но и в своем “Дневнике писателя” он не раз возвращался к “Нечаевым” и “нечаевцам”. Отвечая на вопрос — откуда же они берутся, он утверждал, что многое зависит от воспитания в семье, от того, каково общество. Вот он пишет: “Наши юные люди наших интелли­гентных сословий, развитые в семействах своих, в которых всего чаще встречаете теперь недовольство, нетерпение, грубость невежества... и где почти повсеместно настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса; где материальные побуждения господствуют над всякой высшей идеей; где дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или в равнодушии к Отечеству и в насмешливом презрении к народу, так особенно распространяющемся в последнее время, — тут ли, из этого ли родника наши юные люди почерпнут правду и безошибоч­ность направления своих первых шагов в жизни? Вот где начало зла: в предании, в преемстве идей, в вековом национальном подавлении в себе всякой независимой мысли, в понятии о сане европейца под непременным условием неуважения к самому себе как к русскому человеку!”

И еще, и еще — об отцах с некрепкими убеждениями, с цинизмом, в высокомерии и равнодушии воспитывающих детей, о неуважении, с которым в семьях говорят о России, о вере нашей. Или вот он приводит пример: заго­релось село, а в ней церковь и кабак; вышел целовальник и крикнул народу, что, если бросят отстаивать церковь, а спасут кабак, то он выкатит им бочку вина; церковь сгорела, а кабак отстояли. И дети, естественно, тут: опыт отцов намотан на не существующий еще ус.

Сам прекрасный семьянин, о семье он говорит много и заинтересованно, и не только потому, что “на ней крепко стоит государство”, а потому, в первую очередь, что семья — это святыня, здесь “выделывается” человек.

Другая составляющая для него — учителя, наставники, старшее поколе­ние, но: “...Наша молодежь так поставлена, что решительно нигде не находит никаких указаний на высший смысл жизни. От наших умных людей и вообще от руководителей своих она может заимствовать в наше время, повторяю это, скорее лишь взгляд сатирический, но уже ничего положительного , — то есть во что верить, что уважать, обожать, к чему стремиться — а всё это так нужно, так необходимо молодежи, всего этого она жаждет и жаждала всегда, во все века и везде!”

Милый Фёдор Михайлович, и сейчас еще не перевелись умные люди на Руси, которые могли бы вразумить молодежь, наставить ее на верный путь, но им, чаще всего, затыкают рот, не дают говорить публично. А вот для целой армии сатириков, бесов, могильщиков России все трибуны открыты. Вот хотя бы газета “Известия”, солидная, казалось бы, когда-то уважаемая, а и та взяла в обозреватели писателя Владимира Войновича. Этот научит. Чему вот только? Почитайте, к примеру, его перл — “Цвета времени” (“Известия”, 25.08.2001 г.): “Оказывается, наш триколор является символом примирения людей разных взглядов и означает союз красных, белых и голубых. Это не я придумал (почти сожалеет, что не он. — B. C. ), а некая немецкая пропагандистка однополой любви. По одному из каналов ТВ она призвала соотечественников привыкнуть к новым реалиям и брать пример с передовых стран, в состав которых зачислила и Россию...” С каким удовольствием он ёрничает! Ну а дальше автор, видимо, делится своими собственными мыслями: “... На самом деле романтика чистой любви уходит в прошлое, вступление в брак люди чаще рассматривают как долговременное деловое партнерство и свои отношения после пылких слов закрепляют контрактами... Это называется прагматизмом, который подразумевает, что всякое дело не зазорно, если легально и кому-нибудь нужно. Можно лечить людей, торговать овощами, держать секс-шоп, и те же проститутки скоро станут уважаемыми государством налогоплательщиками. Подобные откро­вения бывшему советскому человеку кажутся дикими, он с трудом привыкает к рыночным отношениям, в которых, прежде чем что-то купить, надо что-то продать, целиком или частично: тело, руки, ум, красоту, талант, рукопись, вдохновение или что-нибудь из вещей…”