Страница 20 из 83
“Слышал или не слышал? — сверлила мозг Саши испуганная мысль. — Если слышал, то сколько?” Он силился припомнить, на каком месте их разговора с Синицыным хлопнула дверь в туалет, что мог уловить Борька, стоя в предбаннике, прежде чем пустил воду из крана. Шум воды должен был бы мешать ему слышать. И не спросишь его. А спросишь, так ведь он, гнида, специально правду не скажет. Да еще сам вопросы задаст.
В смятении Тыковлев проковылял молча мимо Борьки и стал подниматься по лестнице в зал. Пусть себе Борька моет руки, идет в туалет, делает там свои дела. Когда вернется, так Саша уже будет сидеть, как ни в чем не бывало, за столом с Маратом и Светкой и торопить их с возвращением домой. Поздно уже, завтра вставать рано, ехать в Потсдам, выступать на семинаре по основным тенденциям развития современного империалистического общества. Если Борьке что и причудилось, то пусть забудет. Надо только поскорее уходить отсюда, а то вдруг у этого Синицына ума хватит подсесть за их столик.
Но Тыковлев ошибся. Борька вышел следом за ним, догнал его и как бы невзначай поинтересовался:
— С кем это вы там, Александр Яковлевич?
— Да не знаю. Немец какой-то. Чего-то спрашивал, вроде откуда я, что ли. Я, как ты знаешь, в немецком не силен.
— А-а, — заулыбался Борька. — Это ничего, это нормально. Они любопытные. Как увидят, что иностранец, сразу чего-нибудь спрашивают. А мне послышалось, будто вы с ним по-русски говорили...
Обратно ехали по темному и, как теперь казалось Тыковлеву, удивительно неинтересному и неприглядному Берлину. Уставившись в окно, Саша почти не слушал болтовню Светки с Банкиным, пояснения Марата по поводу берлинских достопримечательностей. В голове билась одна и та же мысль: “Что же все-таки слышал Борька? Откуда вдруг взялся этот чертов Синицын? Зачем его понесло в этот проклятый Западный Берлин? Чего он, дурак, там забыл? За месяц, за неделю до назначения на работу в ЦК КПСС? Это же надо додуматься променять такую возможность устроиться в жизни на какой-то киносеанс и кружку пива! И добро бы люди были полезные! Да он этих Бодрецовых в жизни больше не увидит. На кой черт сдались. И Банкин этот! Который раз думаешь, что отделался от него навсегда, а он опять тут как тут”.
— Незачем нам было ездить в этот Западный Берлин, — неожиданно для себя вдруг вымолвил Тыковлев, прервав пояснения Марата. — Чего увидели? Да ничего. Витрины, а загляни за витрины — одна пустота, и прежде всего пустота духовная. У них нет будущего. Они сыты и довольны, но им нечего ждать нового. И от них никто ничего нового не ждет. От нас ждут. От них нет.
— Гниют они, разлагаются, — подхватил Марат, — но с очень приятным запахом.
— А ты не ёрничай, — оборвал его Тыковлев. — Забыл, кому служишь?
“Отмазывайся, отмазывайся, — подумал про себя Бодрецов. — Знаю я все. Сначала возьмешь за ради Христа на Запад. Хоть глазком взглянуть. Потом все витрины подряд языком оближете, штаны на порнофильме спустите, валидол от волнения примете. Зато на обратном пути, на всякий случай, свое полное несогласие и отвращение выразите. Носители идеи, мать вашу...”
Но ничего не ответил. Только согласно кивнул головой. В машине воцарилось мертвое молчание.
Глава III
ВОСХОЖДЕНИЕ
Саша сидел за своим письменным столом и глядел на Политехнический музей. Вот уже год, как он так сидел и глядел всякий раз, когда делать было нечего. Слева вокруг памятника Феликсу Эдмундовичу резво крутилась карусель “Москвичей”, “Волг”, “ЗИЛов” и “Побед”. Часть из этого потока выламывалась и с натужным воем неслась вниз к площади Ногина — на Солянку и в Китай-город. Наиболее чистые и новые машины чинно отделялись от потока и направлялись правее, к зданию ЦК. Одни высаживали пассажиров и парковались у сквера напротив. Это были чужие: те, кого вызывали на ковер или кто сам напросился. Свои-то въезжали внутрь. Правда, не все. Внутрь положено только начальству. Еще охране. Еще управлению делами. Другие свои, что на разгонных машинах ездят, выходят у подъездов и исчезают в них, а машина едет дальше.
Саша уже многих своих знает. В столовую и буфет будешь ходить, так лица быстро примелькаются, здороваться начнешь. Так, на всякий случай. Здороваться надо. Здесь все очень вежливые, корректные. По коридорам с темно-красными ковровыми дорожками не табунятся, анекдоты не травят, не курят. Каждый сидит в своей комнате с табличкой. Скромная такая табличка, и черными буквами на белом фоне значится “тов. Наседкин В. К.” или “тов. Тыковлев А. Я.” Никаких должностей. Все товарищи, все равны.
Правда, есть более равные среди равных. Они в основном в первом и втором подъездах сосредоточились. Саша же сидит со всем отделом пропаганды и агитации в десятом подъезде, как бы особняком от самого главного здания, где Первый секретарь, секретари, члены и кандидаты в члены Президиума ЦК. Но порядок у них в десятом, как и у всех. Кто сидит в кабинете один, кто вдвоем. У зав. сектором есть кремлевская вертушка, по заказу ему из буфета приносят чай с сушками. Его на работу на машине возят. Оно и понятно, думает Саша, огромная ответственность лежит на старших товарищах, и рабочий класс старается обеспечить своих руководителей всем необходимым для того, чтобы они могли трудиться на его благо, не отвлекаясь на бытовые трудности. Их у нас в стране, к сожалению, еще много, но с каждым днем становится все меньше, ибо живем мы все лучше и лучше, растем и крепнем, новую программу партии только что приняли, Америку обгоняем, жилье строим, целину поднимаем. Никита Сергеевич твердо обещал, что следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Подумаешь, что будет лет через 10—15, и дух захватывает.
Саша жизнью своей очень доволен. Работа интересная. Под ним ходят журналисты и творческие объединения пишущей братии. Народ они, конечно, сложный. Каждый мнит себя если не Львом, то уж, по крайней мере, Алексеем Толстым. Склоки у них вечные между собой, подсиживания. Но на то они и живые люди. Среди писателей и артистов этого еще больше, так что грех жаловаться. Журналистами, кстати, руководить проще. Печать у нас насквозь партийная. С писателями намучаешься, уговаривая, а он годами что-то пишет и пишет и, в конце концов, что-нибудь все же по-своему напишет. С газетчиками разговор проще. Они ведь на зарплате, и результаты их творческого процесса видны каждый день. К тому же многие из них на КГБ работают, особенно те, кто за границей часто бывает. Свое место они хорошо знают. Тут держи сам ухо востро, а то и тебя в недостатке партийности обвинят. Шустрая публика! Только он, Тыковлев, шустрее. Иначе бы в ЦК не взяли. Заслужил доверие.
Да, еще и еще раз надо помянуть добрым словом Фефелова. Умный мужик. Тот, кто поставил на партию, в проигрыше не будет никогда. Знай это и не выпендривайся. Будешь правильно себя вести, партия выведет в люди. Конечно, не сразу. Конечно, не просто так, а за преданность, за труд, за сообразительность. Ну и что с того, что нет у него, Тыковлева, пока вожделенной вертушки, личной машины, сладкого чая с сушками? Да тьфу, наплевать и растереть! Что, на метро плохо ездить? Что, он чай себе вскипятить не может? Вон кипятильник лежит на окне, казенный, кстати.
Сифон стоит с газированной водой, тоже казенный. Паек кремлевский не дают? Так цековская столовая лучше любого ресторана и в разы дешевле. А продукты для Татьяны и детей он и из буфета всегда принесет. Ну, нет у него пока казенной дачи, так ведь каждую пятницу на новеньком шикарном автобусе от парадного подъезда в пансионат отвезут. Отдыхайте, товарищ Тыковлев с вашей Татьяной и чадами за милую душу. И путевка в санаторий ЦК каждый год, пожалуйста. И бесплатный проезд в любую точку Советского Союза раз в году туда и обратно. И кремлевская поликлиника. И отличный детский сад.
— Спасибо партии, и еще раз спасибо. А чего пока еще нет, то вскоре заработаем, — подмигнул сам себе Тыковлев. Все еще только начинается. Степаков заметит, у него глаз на людей наметанный. Надо стараться. Надо очки набирать. Вот уже из Архивного института звонили, предлагали учебное пособие для них по истмату подготовить. Надо подготовить. Со всех точек зрения надо. И студентам помочь, и самому над собой поработать. Руководство ничего так не ценит, как знание марксистско-ленинской теории, любовь к ней, работу над классиками. Все ведь знают, что мало кто Ленина читает для себя, с карандашом в руках. А уж про Маркса и Энгельса и говорить не приходится. Одно цитатничество и начетничество. А в коммунизм верить надо. Как доверять тому, кто коммунизма не понимает и лишь для формы поклоны перед Лениным и партией бьет? Нельзя доверять! А где возьмешь подвижников идеи? Товар исключительно редкий, потому и спросом пользуется. Теоретическая подготовка плюс опыт практической работы и партийная хватка. Значит, надо продемонстрировать, что и то, и другое, и третье у тебя есть.