Страница 38 из 45
Небо вечности синело,
Чуть заметная усмешка,
Еле зримая улыбка
Равнодушно появлялись
И мгновенно исчезали:
Жизнь и смерть поочередно
Из прозрачных глаз глядели
На чудесного пришельца...
...Как всегда, как почти во всех без исключения эпосах, мифических историях и сказаниях (и, будем откровенны, как и в нашей реальной жизни, во взаимоотношениях рядовых людей с “большими”): поссорились боги, главный, властитель мира Торум, с более “удельным” богом тайги и тундры Мейкой, неладно поступил небесный владыка с земным духом, вот последний и озлился на поклоняющихся Торуму вогулов-манси, тем паче что один из них тоже Мейке крупно досадил, и обрек земной божок людей на великие беды. Так вот — как всегда: поссорились боги, а расхлебывать кашу последствий их раздоров приходится простым людям... Вот и должен теперь юный гусляр Ваза по указу старейшин и вогульских пророков отправиться в царство Торума, чтобы выпросить у него избавление для народа от бедствий и разорений. Но не с пустыми руками этот юноша должен появиться перед грозными очами владыки мира — ему предстоит совершить ряд подвигов, для простого смертного практически непосильных. Ну, к примеру, для начала выкрасть у Мейки волшебные, летающие по воздуху нарты, выточенные из мамонтовой кости, с волшебными же оленями — то, что дух тайги и тундры в свою очередь выкрал у Торума...
А дальше — дальше, сами понимаете, скучное, да и бесполезное дело бы пересказывать содержание сего немалого произведения. Читателям лучше его читать. Другое скажем: те приключения, что случились с юным манси на его тернистой дороге к небесному владыке, те подвиги, свершая которые, он, поначалу вовсе не богатырь, и становится “мадуром” — героем, витязем (причем настолько могучим и по своей духовной силе, что с Торумом говорит, как с равным, — вот одно из самых отличительных свойств сей поэмы), — они, приключения и подвиги мадура Вазы, происходят из того же “арсенала интриг”, что и события, авантюры и деяния, происходящие в сюжетах едва ли не всех главных эпосов, мифов и сказаний, созданных многими другими народами мира. Будь то предания о Гильгамеше или древнетаджикская “Авеста”, будь то библейские сказания, древнерусский свод былин, “Калевала” и, конечно же, “Гайавата”. А то и “Конек-Горбунок” вспоминается, где герой тоже добывает перо из хвоста Жар-птицы. Не раз и древнегреческие мифы “аукаются” с мансийским эпосом: мадур-Ваза, подобно Тесею, тоже, к примеру, одолевает живущего в подземной бездне страшного и гигантского быка. И, в отличие от героя великого творения слепого аэда, сибирский гуслял-шунгур (тут схожий более со своим древненовгородским “коллегой” Садко, на то и холостой-молодой, прыткий), попав в жилище нимфы-чаровницы, славно проводит с нею, в ее жарких объятьях всего день да ночь — и был таков! Ибо помнит не только о своей возлюбленной Ючо, томящейся в вечном плену у Мейки, но и о главной цели — о встрече с владыкой мира, о спасении народа. И многие другие “бродячие” сюжеты эпосов мира в сибирском, в мансийском “обличье”, разумеется, живут на страницах этой книги...
...А мне, кстати, при чтении главы о встрече Вазы с прекрасной колдуньей Логарь поверилось, что впервые звуки вогульского предания услышал я задолго до того, как прочитал творение народа манси, М. Плотникова и С. Клычкова. За сорок лет, примерно, мальчишкой, в родном моем псковском краю, слушая на празднике маленького народа сето (угро-финского, как манси, но издревле православного) исполняемую под гусли-канкиль старой крестьянкой былину о древних богатырях сето, живших на берегу Псковско-Чудского озера. Там звучали вот такие строки:
“Если солнце алой кровью /Обольется в час заката — /Быть тогда бурану утром!.. /Если солнце желтой медью /Полудит края у тучи /В тихий вечер на заходе — /Быть тогда морозу утром, — /Так приметы мудрых старцев /Учат сокровенным тайнам...”
Где наше Чудское озеро — и где Обь? Даже и по нынешним меркам они разделены огромным расстоянием, — однако строки из “Янгал-маа”, приметы мансийских жителей тайги и тундры за вычетом нескольких поэтических оттенков, внесенных С. Клычковым в текст “Мадур-Вазы победителя”, являются точь-в-точь тем же, что сказано в былинной песне народа сето... И сколько же таких радостей озарения, какое море открытий, наитий и откровений встретят на страницах поэмы как те, кто всерьез погружен в изучение иноязычных эпосов и фольклоров, так и те, кто хотя бы просто интересуется эпической словесностью и устным творчеством народов мира. А сколько раз может радостно ахнуть, читая “Мадур-Вазу победителя”, тот, кому, вдобавок, ведомы и наречия других народов, и их обрядово-конфессиональные обычаи и устои, — тут уж слов нет...
Возьмем хоть название — первоначальное — “Янгал-маа”, вслушаемся в него. Янгал-маа — тундра. А на память мне тут же приходят с детства знакомые названия с тем же окончанием: Эсти-маа, так зовут свою страну эстонцы, Сето-маа — местность, где живут сето. А вспомним еще не только балтийские острова Саремаа и Хийумаа, но, казалось бы, сугубо “расейские” этнонимы — Кострома, Хохлома, Чухлома, все это тоже потомки угро-финских названий, включавших в себя слово “маа” (как тут не вспомнить строку великого рязанского гения, к чьему кругу “крестьянских поэтов” принадлежал С. Клычков: “Затерялась Русь в Мордве и Чуди, нипочем ей страх”). Маа — земля, страна. Но тому, кто представляет себе тундру снежно-болотистой пустыней с чахлыми кустарниками, первое возражение — это самое слово “Янгал”. Вслушайтесь: первая часть русского дифтонга “я” — “й”, “j”, йот — во многих восточных языках читается и произносится как “дж” или как звонкое “ч” — “джангал”. Этим словом и в Средней Азии, и в Индостане зовут просто лес — джангал, джангл (не зря же русские среднеазиаты зовут горные заросли чангальником). Англичане же, покорив Индию, дали этому слову свое написание — “jungle”, вот откуда в русском произношении появились “джунгли”. Янгал-маа — земля манси и хантов, покрытая тайгой и болотистыми дебрями...
А вот верховный бог сибирских угро-финнов — Торм, он же Торым, Торум, он же Нум — обитает (а раньше и владычил) в не менее дальних краях. Предки прибалтов и скандинавов звали его почти таким же именем — Тор, Тар. (Не случайно “парная” ему в этой поэме богиня огня и молний зовется Таран — тоже знакомое нам слово.) В честь этого грозового бога предки эстов нарекли свой древнейший город Тарту. А в США, где поселилось немало потомков викингов, одну из мощнейших ядерных ракет назвали “Тор”... И у многих русских поэтов, связанных с Сибирью, имя этого верховного владыки северных племен встречается в стихах отнюдь не всуе. Так, волшебник отечественной словесности Сергей Марков (современник Клычкова, тоже испытавший в те же 30-е годы, хоть и в меньшей мере, репрессии и удары от антирусских сил государства), обращаясь к замечательному художнику, “президенту Новой Земли” Тыко Вылке, писал: “Живой соперник бога Нума, Властитель древних льдин, Я пью с тобой за святость чума И дым твоих седин”. А, скажем, в стихотворных циклах и поэмах современного тюменского поэта Николая Шамсутдинова, с болью и гневом повествующих о варварских и хищнических методах “покорения” былых рыбных и охотничьих угодий манси и хантов газовиками и нефтяниками, обращения к имени Торума как покровителя Янгала-маа звучат и естественно, и органично. И в этих обращениях содержится немало горестных созвучий с теми горчайшими вопрошаниями, которые мадур-Ваза, пришедший к престолу верховного владыки, не страшится высказать ему:
“Словно полог похоронный /На покойнике, чернеет /Гарь пожарищ на увалах! /Видишь бедность наших чумов, /Вымирание народа /От болезней и печали? /Торм великий! Слушай дальше /Невеселое сказанье, /Повесть грустную о манси...”
Дальше... Тут надобно упомянуть еще об одной причине, по которой “Мадур-Ваза победитель” не переиздавался почти семь десятилетий. Дело тут не только в том, что С. Клычков был в 1937 году арестован по доносам, обвинявшим его в антисоветчине и “кулацкой идеологии”, а затем расстрелян. Парадоксально, но факт: мансийский эпос, воссозданный поэтом, которого на все лады склоняли как “русского националиста”, “великодержавного шовиниста” и т. д., содержит немало страниц, которые вполне можно трактовать как антирусские. При желании, конечно... Те бедствия, о коих мансийский гусляр говорит богу Торуму, исходят прежде всего от “Белого царя”, от его “злых бояр”, воинов и купцов из “Роч-маа” (то есть из Руси): тут и изгнание аборигенов из их родных становищ и угодий, и невыносимые поборы, и разорение целых родов, и отравление народов водкой, и... Все это нам, ныне живущим, действительно до боли знакомо и ведомо — и не только на историческом уровне, но и, так сказать, на “нефтегазовом”, нынешнем. Но тем, кто любит поэзию как высшее выражение духа любого народа, то есть — и его Истории, ведомо и другое: при желании (как правило, недобром) любой отдельно взятый факт прошлого, как давнего, так и вчерашнего, можно сделать основой для какой-либо историко-социальной “теории”, даже и на истину претендующей.