Страница 7 из 69
— Не жалко? Мне бы жаль было такую книгу дарить...
В тот вечер он оставил свой автограф на “Знойном лете”:
“Тезке и земляку — Васе Елесину в память о встрече в Тотьме. С глубоким уважением В. Белов. 8 мая 1964 года”.
Почему — “земляку”? Ведь он из Харовского, а я из Вожегодского района, и Белов знал об этом. Но дело в том, что я рассказал Васе о родине своих родителей — Падчеварах, что неподалеку от озера Воже. Оказалось, что и его Азла была в тех же местах.
— У нас, бывало, как кони потеряются, мужики говорили: “Ну, опять, наверно, в Падчевары ушли!”. Так что, пожалуй, и впрямь земляки.
Я достал и его первую книжку — “Деревеньку”:
— Подпиши, заодно, и эту.
Белов подумал и махнул рукой:
“Ничего не приходит в голову! Напишу просто “Я”!
Так и хранится у меня до сих пор первая и единственная книжка стихов Василия Ивановича с его размашистым: “Я. Белов. 8.05.64”.
Хранилось еще у меня в ту пору неотправленное письмо одному учителю, в котором я с молодой горячностью высказывал все, что думал о современном обществе, о хрущевских порядках и нововведениях. Случилось так, что я прочел это письмо Белову и Багрову. Много в нем было спорного, о многом стоило и задуматься. Между прочим, приводились там строки Некрасова “Умрешь недаром, дело прочно, когда под ним струится кровь”. Василий остро взглянул на меня, предупредил:
— Ты всем подряд это письмо не читай!
— Да ведь вы-то — не “все подряд”?
— Я — ладно, а другие не так понять могут. Неприятностей не оберешься...
В 1964 году появились первые отклики на прозу Белова в центральной печати. Далеко не всегда были они доброжелательными. В апреле 1963 года журнал “Крестьянка” опубликовал рассказ Белова “Гудят провода”. А в 1964 году в журнале “Советская печать” (предшественнике журнала “Журналист”) появился обзор “О рассказах в журнале “Крестьянка”. Рассказ Белова прямо-таки смешали с грязью. Автора обзора особенно покоробило, что деревенские старухи в рассказе называют друг друга “девка”. Заключал он решительно: “По всему видно, что у В. Белова самое дремучее представление о современной деревне”. Не знаю, как отразилась эта статья в директивном журнале на дальнейшую публикацию беловских вещей, явно, что не лучшим образом, да и ему доставила немало горьких минут.
Осенью этого же 1964 года, возвращаясь из отпуска в Тотьму, я на несколько дней задержался в Вологде, чтобы узнать о судьбе первой моей повести “Карьера Ивана Кузьмича”, рецензию на которую писал Василий Белов. Зашел я к нему на квартиру уже под вечер, он сидел один, писал. На столе — свежая книжка “Нового мира”, раскрытая на очерке А. Побожия “Мертвая дорога”, в котором шла речь о бессмысленном строительстве заполярной железной дороги Салехард—Игарка. Очерк я читал и помню, что произвел он на меня гнетущее впечатление.
— Читал? — кивнул Белов на журнал.
— Читал. Жуткая вещь.
— Вот так и вся наша дорога. Новая, да мертвая...
Я извинился, что отрываю его от работы, собрался уходить. Он смущенно сказал:
— Да вот, очерк свой заканчиваю. На него все надежды. Знаю, что нигде не возьмут. А с другой стороны, если напечатают, так меня просто заклюют и здесь, в Вологде, и в деревне моей... И печатать надо, жить не на что. Книжка в “Молодой гвардии” выйдет только в конце года...
“Очерком” Василий Иванович называл “Привычное дело”, а книжка — “Речные излуки”, она действительно вышла в “Молодой гвардии” в конце 1964 года.
Вскоре я получил рецензию Белова на свою повесть. Не буду приводить ее здесь — рецензия очень доброжелательная, даже с неоправданными авансами. Вот ее концовка:
“В заключение хочется пожелать автору большей творческой смелости, а также того, чтобы он как можно скорее освободился от скованности, так естественной для людей, которые лишены повседневного общения с более квалифицированной литературной средой”.
Моя поездка в Вологду совпала с днем рождения Василия Белова, вернее, с его кануном. Василий Иванович (тогда, естественно, просто Вася — ведь разница в возрасте была у нас небольшая) пригласил меня на следующий день в “Поплавок”, плавучий ресторан на пристани, воспетый впоследствии Николаем Рубцовым. Характерно, что даже свой день рождения встретить ему было не на что: пришлось занять восемь рублей, чтобы посидеть в этом самом “Поплавке”. Но была уже поставлена точка в “Привычном деле”, в этой гениальной повести, которую он скромно именовал “очерком”.
В начале 1965 года мы с Багровым снова получили “общее” письмо Белова, вернее, просто записку:
“Братцы! Вася и Сережа! С Новым годом вас обоих и да будет он вам трамплином к новом прыжку в делах. Что-то вы замолчали. Не обиделся ли Елесин на меня за рецензию? Или просто лень вам черкнуть открытку?
Помнишь, Вась, я посылал штучку “И все про любовь”? Очень тебя прошу — вышли ее мне. Рукописи нужны, понимаешь. А Сергей пусть сообщит, получил ли он червонец, который я задолжал у него при таких мрачных обстоятельствах. Не вешайте своих носов. Желаю вам удачей! В. Белов. 6.1.65 г.
А что слышно про Колю Рубцова?”
Рукопись рассказа “И все про любовь”, которую Белов по моей просьбе присылал для “Ленинского знамени”, была ему возвращена, а рассказ опубликован в нашей газете.
Почти в то же самое время я уехал сдавать зимнюю сессию в Ленинградский университет (учились мы там вместе с Сашей Рачковым заочно, были уже на четвертом курсе факультета журналистики). После сессии перед отъездом из Ленинграда зашли в Дом книги и к великой своей радости увидели там сборник рассказов Белова “Речные излуки”. Вечером сели на поезд, а рано утром, где-то около пяти часов, прибыли в Вологду. До автобуса на Сокол, где жил в то время Рачков, времени оставалось много, а до тотемского автобуса и того больше. На вокзале сидеть — удовольствие маленькое.
— А поедем к Белову! — предложил я. — Рано, конечно, неудобно, да что делать?
Поехали. Разыскали дом за рекой Вологдой, поднялись по лестнице. Я позвонил, но никто не отозвался.
— Наверное, в деревне, — решили мы и собирались уже уходить, когда за дверью послышались шлепки босых ног. Белов, заспанный, в одних трусах, вгляделся, узнал, пригласил:
— А, Вася! Заходи!
— Я не один.
— Заходи и не один.
Так познакомились Василий Белов и Александр Рачков, ставшие потом большими друзьями. Сели чаевничать на кухне, мы поставили на стол привезенную из Ленинграда бутылку водки.
— Закусить-то у меня, ребята, нечем, — сокрушался Белов. — Хлеба горбушка да луковица, все харчи.
— Самая хорошая закуска! — одобрил Рачков.
Разговорились о новом, нашумевшем в ту пору фильме “Председатель”. Нам удалось посмотреть этот фильм в Ленинграде. Потрясло правдивое, как нам тогда казалось, изображение послевоенной деревни. Тут и развалившиеся дома, и женщины, оборванные, изможденные, запряженные в плуги вместо лошадей, и жестковатый хозяин-председатель, его играл Ульянов. После фильмов, подобных “Кубанским казакам”, все было внове. Но Белов неожиданно резко обрушился на “Председателя”.
— Вредная картина. Все стараются доказать, что русскому мужику кнут нужен. Без кнута так он вроде уж дурак-дураком!
...“Речные излуки”, пожалуй, первая книга Белова, получившая теплый отзыв критики. В рецензии Василия Рослякова, напечатанной 2 марта 1965 года в “Литературной газете” под заголовком “От излучины к излучине”, говорится:
“Для литературы имя Василия Белова еще не привычно. Но прочитав небольшую книжку его, я подумал — к имени этому привыкать придется. Талант молодого вологодского прозаика надежен, его голос чист, а сердце полно любви к людям и к родной земле”.
Заканчивалась рецензия шуткой:
“Много в том, что пишет молодой прозаик, поэзии, подлинной и неповторимой, чистых мелодий, веселых, грустных и даже горьких. Не так много мелодий, серьезно задевающих социальные стороны деревенской жизни. Их мало! Как бы не сказали про своего земляка что-нибудь в таком роде: