Страница 11 из 69
Горел печальный наш костер,
Как мимолетный сон природы...
Наверное, он обиделся, что я его с Пушкиным спутал... Но что я хочу сказать: Рубцов не совпадал внешне со своими стихами. Вот Евтушенко совпадает, а Рубцов не совпадал...
Перед Октябрьскими праздниками Саша Рачков занес мне верстку очерковой повести Белова “Раздумья на родине”, которую долго мариновали в журнале “Дружба народов”, но опубликовать так и не решились. Я прочел верстку. Горько, но честно, как все у Белова. В полном смысле слова — раздумья на родине и о Родине. Выбрал отрывок для газеты, перепечатал даже, но не будешь же публиковать без согласия автора? Решил позвонить.
— Тут мне Саша Рачков верстку твою отдал, просил тебе переправить.
— Что уж он, сам-то не может занести?
— В командировку уехал. А у меня мысль — перепечатать кусочек.
— Нет. Не надо.
— Не надо, так не надо... Занесу завтра.
Пришел я к Белову на второй день, позвонил. Дверь открыл сам Василий Иванович.
— Давай, проходи.
— Я на минутку. Раздеваться неохота.
— Проходи так! Чего раздеваться-разуваться! Кто это придумал? Никогда в русских избах не разувались. Вот скажи: для чего?
— Чтобы хозяйке меньше работы. Грязно же на улице!
— А! Ерунда все это! Какой ты отрывок-то хотел?
— Где о председателе речь.
— Ни к чему. Как книга-то?
— Хорошая книга. Честная.
— Я ее три раза переделывал по требованию редакции. Вставлял даже куски хвалебные, думал, пройдет. Ко мне ведь дважды приезжали: Баруздин и этот, зам его, армянин... Тер-Акопян. Надоело, забрал обратно. Из Хабаровска меня вытащили тогда.
— Да почему не печатают-то? — удивился я. — Что тут криминального? Ведь все — правда!
— Они, может, и напечатали бы, если бы не наши. Из обкома звонили в журнал. Это все ладно, не печатают и не надо, пусть лежит. Уберу все вставки, восстановлю в прежнем виде. У меня ведь тут были еще факты, цифры, взятые из нашей же печати: как после войны, в сорок пятом году отправляли из России продовольствие в Германию. Не успело оружие остыть, из которого они по нам стреляли, а мы им — мясо, масло, хотя свой народ с голоду пухнул...
— Пусть лежит, — продолжал он спокойно. (“Раздумья на родине” вышли в журнале “Наш современник” в 1985 году, а в 1986-м издана книга под одноименным названием. — В. Е. )
— Вот сказку не опубликовали — жаль!
Да, “Бессмертному Кощею”, прежде чем стать широко известным, тоже пришлось пройти долгие мытарства. Сказка увидела свет в журнале “Театральная жизнь” лишь несколько лет спустя. Первым поставил ее на сцене самодеятельного театра в Череповце Равик Смирнов.
— Куда Рачков-то уехал? — спросил Василий Иванович.
— В Ленинград.
— Я скоро в Финляндию поеду, тоже через Ленинград. А ты на меня не обижайся, просто нечего дать в газету.
— А я не обижаюсь. Работа у меня такая, цыганская.
— Молодых надо больше печатать.
— Что и делаем.
Василий Иванович никогда не чурался публицистики, и не очень его волновало, где опубликована та или иная его статья: в “Правде” или в областной молодежной газете, — была бы польза. Он мог решительно отказать в интервью солидному столичному изданию, если не видел в том пользы для народа, и тут же написать свои соображения по поводу какой-то проблемы, скажем, для “Вологодского комсомольца”. Так появилась, например, его заметка “Без стыда” по поводу фильма “Странная женщина”, опубликованная в молодежной газете и написанная специально для нее. Знать бы ему тогда, что припасает жизнь на будущее, до какого бесстыдства дойдут кинематографисты к началу девяностых годов!
Зимой, в начале 1980 года на писательском собрании принимали в члены Союза писателей тотьмича Сергея Багрова, который перебрался в Вологду намного раньше меня и выпустил несколько сборников хороших рассказов. На собрание приехали редакторши Северо-Западного книжного издательства Урушева и Лиханова. После собрания, где за Багрова проголосовали единогласно, он раскрыл свой портфель. На столе появилась водка, коньяк. Выпили, посидели, но совсем недолго. Речь зашла о мастерстве писателя в разных жанрах.
— Писатель должен уметь все, — сказал Василий Иванович. — Должен владеть всеми жанрами, если он настоящий писатель.
Я возразил, что жанр — не главное, было бы что писателю сказать.
— Ну, это само собой разумеется!
Как-то Василий Иванович упрекнул меня, что в газете иногда пишу, не вдумываясь в смысл написанного:
— Материал об открытии ТЮЗа ты давал?
— Я...
— Чего же ты написал, что здание Пушкинского дома в Вологде было в 1906 году разрушено черносотенцами? Ты что, в самом деле так думаешь?
Чувствуя, что краснею, я пробормотал:
— Да ведь во всей литературе по истории Вологды так написано...
— Мало ли что напишут! Думай! Меня тоже черносотенцем звать станут, так ты и этому поверишь? Если ставишь свою подпись в газете, так надо ее уважать...
Насчет “черносотенца” Белов как в воду глядел...
Пятидесятилетие Белова в октябре 1982 года отмечали в Вологде пышно. На торжественный вечер в областной драматический театр были приглашены многие крупные писатели: Валентин Распутин, Владимир Солоухин, Феликс Кузнецов, Вадим Кожинов и другие. Незадолго перед юбилеем я столкнулся с Беловым на улице. Перебросились несколькими фразами. Потом он вдруг спросил:
— Тебе посылать приглашение на банкет? Пойдешь?
Признаться, меня задело: о таких вещах не спрашивают — либо приглашают, либо нет.
— Не пойду, — сказал я резковато.
— Смотри! У меня желающих много! — засмеялся он.
Примерно через месяц после беловского юбилея я начал собирать документы для вступления в Союз писателей, имея за плечами уже три книги. Решил попросить одну рекомендацию у Белова. Позвонил ему уже вечером, попросил разрешения зайти.
— Заходи, конечно! — приветливо сказал Василий Иванович.
Пришли мы к нему вдвоем, вместе с критиком Василием Оботуровым. Белов же, видимо, ждал меня одного, я заметил, как он помрачнел, увидев нас вдвоем. Разговор не клеился, и когда я заикнулся о рекомендации, Белов недовольно уронил:
— Не очень-то смотрят в Москве на мои рекомендации. Кого порекомендую, того и зарубят. Ладно, напишу, в Союзе оставлю...
Почему-то накрепко запомнилась, прямо-таки врезалась в память фраза Белова:
— Наш удел — страдать и бороться...
Белов откровенен всегда: в выступлении с трибуны, в газетной статье, в личной беседе, в романе или пьесе. Мне рассказывали, что в Соколе инструкторша горкома партии как-то кокетливо спросила Василия Ивановича:
— Как вы относитесь к публичным выступлениям?
— Как ко всему публичному, — отрезал он. — Как к публичным женщинам, например.
Инструкторша покраснела и смолкла.
Как искренна и горяча была его речь на отчетном собрании Вологодской писательской организации в 1984 году! Он критиковал писателей-вологжан за то, что снизили требовательность к художественному уровню своих произведений:
— Учтите: нам нужен уровень не вологодский, а общесоюзный. И за счет притока новых сил, и за счет повышения требовательности к себе.
Чем старше становился В. И. Белов, тем большее место в его жизни занимала общественная деятельность. В июле 1987 года я пришел в писательскую организацию, где сидели В. Шириков, В. Оботуров, А. Петухов и В. Белов. Не помню детально, с чего начался разговор, вызвавший у Василия Ивановича прямо-таки вспышку гнева и возмущения:
— Не хочу я больше ничего писать! Не хочу и не буду! Зачем мне быть писателем? Я лучше плотником пойду работать! Еще хоть бы писать то, что хочется, а я вместо литературы двадцать лет занимаюсь голой политикой! Кому это нужно? Теперь вон все о демократии говорят, о свободе слова. А публиковать по-прежнему ничего нельзя. Дописал я ко второй части “Канунов” восемь глав, отправил в “Новый мир”. Четыре раза уже звонили — то убери, это исправь. Самовольно убрали абзацы об О. Ю. Шмидте. Ведь прежде чем стать полярником, он аграрными делами занимался, громил крестьянские кооперативы, созданные еще до революции...