Страница 49 из 75
Автобусов армяне на похоронах не признают, они любят, как итальянцы, длинную процессию из легковых автомобилей. Так было и на этот раз.
Кладбище находилось за городом, высоко на горе, которая, когда кортеж стал по ней медленно подниматься, заслонила своей сутулой спиной подножие и нижнюю половину подернутого дымкой Масиса-Арарата - так что казалось, что мы взбираемся именно на библейскую гору.
Я искал взглядом кладбище, но не видел ничего, кроме сооружений из кровельного железа с косой крышей, как у ереванских "чепков" или деревенских автобусных остановок. Когда подъехали ближе, оказалось, что это навесы над кладбищенскими участками, под которыми можно спрятаться от беспощадно палящих лучей солнца. На русское кладбище это было непохоже еще и потому, что вместо железных оград были невысокие каменные стены. Армянских крестов-хачкаров было немного, из чего следовало заключить, что кладбище здесь недавно.
Кавалькада остановилась, мы вышли из машины. Могила была выдолблена в скале у самого обрыва. Гроб опустили на землю, старичок-пастор приступил к отпеванию. Меня попросили подержать в руках землю, необходимую для завершения обряда. Я взял ее. Но это была не земля - пыль и камни. Легкий ветерок выдувал прах из моей горсти. Я чувствовал горечь и тяжесть на сердце: все было чужое - и древние камни, прокаленные прямыми лучами солнца, и оркестр, стоящий не за нами, а под обрывом внизу, и непонятные слова молитв, и желтое небо, и выступающая из дымки вершина Арарата. "В земле чужой", - стучала в голове моей фраза.
Гроб опустили в могилу, камни загремели по его крышке. Мужчины заработали лопатами и кирками. Над кучей щебня поднялось облако пыли, заслонив могилу. Потом говорили прощальные слова, брали стаканчик водки, отпивали, а остаток выливали на могильный холмик. Закончилось все так: близкие родственники выстроились цепочкой (я замыкал ее), и присутствовавшие по очереди подходили к ним со словами утешения, жали руки, целовали и неизменно говорили слово, очевидно, ключевое для понимания характера армянского народа: "Терпения!"
Так говорили, наверное, и сто, и двести, и пятьсот лет назад над свежими могилами мужчин и женщин, детей и стариков, замученных, убитых кривыми турецкими ножами и ятаганами. Это слово вобрало в себя все знание, что выработал за свою долгую историю этот древний народ - и любой другой народ, который хотел бы существовать столь же долго, обязан был бы ему научиться.
Я, сын более молодого народа, был нетерпелив, тоскуя при виде чужих камней и пыли, и не было в том правды, ибо не в скорби она, а в т е р п е н и и . И когда я подумал об этом, то примирился с тем, что было вокруг меня, почувствовал себя таким же, как эти люди, точнее - одним из них, а землю эту - не чужой.
С горы машины спускались задом - словно сначала записали подъем на видео, а теперь отматывали пленку назад. Я, опасливо поглядывая то на срывающиеся из-под колес вниз камни, то на кузов опасно громыхающего над нами сзади похоронного кадиллака, полагал, что стал свидетелем еще одного обряда - типа того, когда люди глядят в зеркало, вернувшись, или стараются не наступать на еловые ветви, что у нас разбрасывают на пути похоронной процессии. Мол, там, на кладбище, начинается царство мертвых, и покидать его надо не вперед лицом, как вошел, а спиной. "Только тогда в машины не надо садиться, а то и впрямь можно пересесть в катафалк вперед ногами", - думал я. Но оказалось, что я ошибся - это вовсе был не обряд, просто замыкающей кортеж машине было неудобно развернуться, и все по инерции последовали ее примеру.
У дома нас ждали девушки с ведрами воды и ковшами - эта предусмотрительность была куда как уместна, учитывая нашу запыленность.
А потом мы сели за поминальный стол, и здесь я понял еще нечто, чего мне так не хватало помимо терпения. Я и не предполагал, что поминки станут особым испытанием для меня, я думал, что это будет, как у нас: плавным переходом от напряжения первой половины дня к состоянию застольной расслабленности. Но армянские поминки - это обряд, сохраняющий форму от начала до конца, в отличие от наших, к концу все более теряющих форму, так что даже порой забывается, по какому поводу собрались. Их даже нельзя сравнить с грузинскими, потому что отсутствует тамада: все и так знают, что делать и в какой последовательности говорить.
Сначала все мужчины по очереди выражают соболезнования главе дома (женщины слова лишены и вообще сидят отдельно). Количество тостов в смысле опьянения большого значения не имеет: армяне на поминках не пьют, а пригубляют, чокаясь, по своему обычаю, костяшками пальцев, держащих рюмку. Потом пришла очередь принимать соболезнования старшему сыну, затем - младшему. Я прилетел буквально накануне похорон, почти не спал, провел день, полный переживаний, и поэтому просто отдыхал сейчас, не нуждаясь ни в водке, ни в еде. Большинство речей произносилось по-армянски, и я мог не включаться, сохраняя на лице выражение вежливого внимания. Я не подозревал, что придет и моя очередь и что действо, собственно, будет заканчиваться мной. Когда же это случилось и все, обращаясь ко мне, стали говорить по-русски, - главным образом благодарили за то, что смог приехать, - я понял то, что поначалу понимал смутно и отстраненно.
Из многочисленной украинской и русской родни тети (их было 9 детей в семье) волею судеб прилетел только я один, и мне поневоле выпала здесь честь представлять русский и украинский народы. А если бы и я не смог прилететь (что было очень даже возможно, ибо билетов в кассе не было, и невостребованную бронь, на которую претендовало еще 18 человек, я получил с Божией помощью и по доброте аэрофлотовцев уже под конец регистрации), то это послужило бы поводом не только для горьких слов в адрес тетиных родственников (сама она в подобных случаях не считалась ни с силами, ни с затратами), но и в адрес русских и украинцев в целом - дескать, не умеют они чтить свою почившую родню. Быть может, впервые я почувствовал со всей ясностью, слушая незамысловатые, идущие от сердца слова этих людей, что каждый из нас в другой стране в любой ситуации представляет свой народ, что отношения между нациями складываются не только на страницах исторических книг, на ооновских ассамблеях, за длинными столами переговоров и в кабинетах аналитиков, они слагаются год за годом, век за веком из небольших кирпичиков, один из которых, может быть, был заложен сегодня.
И тогда я встал и так же естественно и непосредственно, как поднимал рюмку, без всякого желания непременно ответить приятным на приятное, сказал, что мне выпала редкая для русского человека возможность породниться с армянским народом, и я считаю это для себя честью и горжусь этим, и верю, что судьба не разведет нас надолго и мы обязательно будем вместе.
И вот только тогда - по взглядам, по улыбкам, по рукопожатиям - я понял, эти люди поверили, что я не просто льщу им, и стена отчуждения, существующая между армянином и иноземцем независимо от взаимного уважения, рухнула, и я действительно стал одним из них - Андрей-джан.
Но тут все закончилось - мужчины разом, как один, встали из-за стола, а женщины так же дружно покинули свою лоджию и стали убирать посуду. За одним, до половины накрытым столом, остались лишь близкие, подсела к нам, закончив приборку, сухонькая, с добрым морщинистым лицом теткина свекровь, которая на кладбище, крепко взяв меня за руку своей лапкой, сказала: "Она мне была как дочь!", и беседа за рюмкой доброй армянской водки потекла только по-русски - и я не чувствовал никакого стеснения от того, что хозяевам приходится делать это всего для одного человека, и видел, что не чувствуют этого и они.
"Терпения"
Мои впечатления об этих трех днях в Армении можно сравнить с горстью земли, что я держал в руках на кладбище. Ветер выдувал пыль, но тяжелые камни - остались.
Всех противоречий, конечно, устранить невозможно, особенно литературным путем. "Люби, люби, да не теряй головы". Как забыть, например, что теперь на российском Северном Кавказе армян, наверное, проживает столько же, сколько в самой Армении, если не больше? И что не далее как в январе нынешнего года, уже после моей поездки в Армению, на Ставрополье прошли антирусские выступления армян? Не получится ли так, что покуда мы со своим привычным благодушием размышляем, хорошо ли отворачиваться от своих всегдашних союзников и братьев во Христе, они нам готовят северокавказское Косово? Да что там Косово... В случае возникновения агрессивного армянского сепаратизма в Краснодарском крае и на Ставрополье Косово с овчинку покажется. Армяне - не албанцы... Вспомнят, глядишь, что одна из столиц древней Великой Армении называлась Армавир, и объявят, что столица будущей "Великой Армении" - Армавир краснодарский! Доказывай потом...