Страница 48 из 58
О характере директив организаторов и руководителей восстания выразительно свидетельствует ответ Кудинова на вопрос, какими были цели восстания: “... Борьба против Советской власти, поддержка этим белогвардейской Донской армии, с которой впоследствии я предполагал соединить восстание и продолжить борьбу против Красной армии”.
Рядовые участники восстания и даже его командиры гадали, кто на самом деле командует восстанием и каковы его истинные цели, а командующий повстанческой армией Кудинов, конечно же, все это знал.
Однако цели эти скрывались от повстанцев и даже от командиров дивизий. Помните, после второго прилета аэроплана: “Кудинов, обойдя приглашением Мелехова, собрал в штабе строго секретное совещание” (3—4, 317). Недоверие к Мелехову, представляющему низы простых казачьих масс, не было случайным. Состав повстанцев был таков, что не питал любви к “кадетам” — “золотопогонникам”. Это знали и руководители Донской армии, а потому относились к Верхнедонскому восстанию настороженно.
Бывший начальник разведывательного и оперативного отделений штаба Донской армии полковник Добрынин писал в своей книге, что после того, как в январе 1919 года “Верхне-Донской округ... по собственному почину стал на “мирную платформу” и сам добровольно пошел на установление Советской власти... не могшее сочувствовать этому офицерство, а также интеллигенция заблаговременно ушли на юг, и теперь восстание было поднято исключительно простыми казачьими массами” (подчеркнуто нами. — Ф. К. ).
Здесь — корень своеобразия Вешенского восстания, исток его внутренних противоречий между внешними — от “кадетов” — организаторами восстания и внутренними силами — “простыми казачьими массами”, — его реально осуществившими. Здесь — своеобразие характера Григория Мелехова, наиболее полно и точно выразившего противоречия, метания, историческую трагедию “простых казачьих масс” Дона, и своеобразие глубинных позиций автора, который отстаивал в “Тихом Доне” интерес этих “простых казачьих масс”, в полную меру сопережил их историческую трагедию.
Но здесь же — и объяснение своеобразия позиции Павла Кудинова, который так же, как и Григорий Мелехов или его прототип Харлампий Ермаков, был, по его собственному определению, “офицером из народа” и потому был вынужден скрывать от соратников свои, по слабости характера, тайные связи с “золотопогонниками” — “кадетами” во время подготовки восстания, свою зависимость от них в ходе восстания.
Вот почему Кудинов так настойчиво говорил о стихийном характере восстания, что правда, но не вся правда. В “Тихом Доне” воочию показано, как изуверская политика “расказачивания”, предательство прежних договоренностей с казаками и репрессии против них подняли стихийное казачье возмущение, что подтверждается историческими источниками.
Но была и вторая, потаенная сторона этих событий: умелая манипуляция и руководство стихийным движением казачества, чтобы направлять его в нужное белым генералам русло. Вот этот момент и отрицает Павел Кудинов. Его, пожалуй, единственное серьезное расхождение с Шолоховым в характеристике и оценке Вешенского восстания — образ подполковника Георгидзе, который Павел Кудинов не принял самым решительным образом.
Вслушайтесь в слова, адресованные П. Кудиновым К. Прийме: “В романе есть кое-что, с чем я не согласен, чего со мною или вокруг меня не было. Скажем, у меня в штабе не было монархиста Георгидзе. Но Шолохов, как писатель, имеет право на художественный вымысел”.
Спустя десятилетия Кудинов снова вернется к этой теме: “В книге “Тихий Дон” Михаил Александрович сообщает о том, что в моем штабе при восстании был какой-то полковник грузин. Никаких и каких-либо иных племен не было. Эта выдумка Шолохова потому, что такой армией против такой силы Сов[етского] С[оюза], по его предположениям, мог ли командовать сын бедного казака, кавалер 1 степени, полный бантист 25-летний Павел Назарьевич Кудинов, т. е. не ему бы командовать, а царскому генералу! — рассуждал так писатель... Верно сказано в мудрости: пророк не может иметь чести разве только в отечестве своем! Вот вам святая истина! Но так (как) он меня не знал и не видел, а потому плохо изобразил”. (Из письма П. Н. Кудинова Г. Набойщикову.)
Неожиданный поворот мысли и столь же неожиданное объяснение факта появления подполковника Георгидзе в романе, конечно же, к истине отношения не имеющее. П. Кудинов делает вид, что он не понимает, в чем действительный смысл присутствия этого, как он пишет, “грузина” в романе “Тихий Дон”, и представляет дело так, будто бы за этим образом — неверие Шолохова в то, что “сын бедного казака” мог руководить восстанием.
Но это — наивная хитрость Кудинова, продолжение спора с Шолоховым по поводу предположения, будто Вешенское восстание готовилось загодя: “никакой у них не было тайной организации, никакого подпольного центра... в штабе не было никакого грузина... все это делали донские казаки и он, 25-летний, во главе”.
Заметим, что на страницах “Тихого Дона” нет ни единого слова о “тайной организации” или “подпольном центре”, готовившем мятеж. С кем же, в таком случае, ведет спор Павел Кудинов? С самим собой?
Эмиграция
“Раскассировав” повстанческую армию, “кадеты” не только не спасли ее от гибели, но привели к ее полному уничтожению. Уже в марте 1920 года Донскую армию ожидал бесславный конец. Печальный исход этот исполнен драматизма. Вот как описывает отступление в Новороссийск донцов полковник Добрынин: “Все железнодорожное полотно, обочины и прилегающие лесные тропинки были буквально забиты бесконечным морем всадников, пеших людей, повозок, на которых сидели мужчины, женщины, дети, лежали больные, трупы убитых и умерших... Все спешили к этому рубежу в надежде скорее попасть на спасательные корабли. Если бы армия знала, что в этом отношении ее ждет ужас разочарования, то, конечно, она не катилась бы с такой поспешностью к манившему многих лиц, плохо понимавших обстановку, Новороссийску”. Казаки не знали, пишет полковник Добрынин, “что все суда уже заняты тыловыми учреждениями и добровольческими частями”, а потому надежд на перевозку донцов “нет никаких” — “эвакуировались лишь те, кому посчастливилось. Это оставило горький осадок в душе Донского казачества”.
Донская армия была практически брошена “добровольцами” на произвол судьбы. Лишь немногие казаки смогли попасть на отплывающие в неизвестность корабли. Шолохов воссоздал эти картины с полной достоверностью, опираясь на свидетельства очевидцев, и в первую очередь Харлампия Ермакова, которому, как и большинству верхнедонцев, не “посчастливилось” попасть на пароход.
“Пароходы увозили в Турцию российских толстосумов, помещиков, семьи генералов и влиятельных политических деятелей. На пристанях день и ночь шла погрузка. Юнкера работали в артелях грузчиков, заваливая трюмы пароходов военным имуществом, чемоданами и ящиками сиятельных беженцев” (3 — 4, 494).
А в это время вооруженные винтовками деникинцы защищали пароходные трапы от казаков:
“— Теперь мы вам не нужны стали? А раньше были нужны?.. Вша тыловая! Сейчас же пропускай нас, а то...” (3 — 4, 495).
“Новороссийская катастрофа” — с таким названием вошел в казачью историю заключительный акт трагического сотрудничества казаков с неудачным Главковерхом Вооруженных сил Юга России генералом Деникиным”, — говорится в Казачьем словаре-справочнике. Как свидетельствует там председатель Донского правительства Н. Л. Мельников, во время Новороссийской эвакуации были брошены три четверти Донской армии, не говоря уже о колоссальной массе беженцев. “Казачьи офицеры на суда, захваченные добровольцами, не допускались, около пароходов были сооружены баррикады, охраняемые караулами с пулеметами”. По данным Мельникова, из 40 000 донцов в Крым из Новороссийска было вывезено 10 000 казаков, добровольцев же было вывезено 35 000, хоть на фронте их было всего 10 000. Добровольцы “предали в руки большевиков десятки тысяч казаков и калмыков. Всем им пришлось пережить жуткие дни пленения. Кое-кого расстреляли, кое-кого замучили в застенках Чека, иных посадили за проволоку умирать на голодном пайке, а самых счастливых тут же мобилизовали, поставили в свои ряды и отправили на Польский фронт “оборонять Родину”, такую же единую и неделимую, но уже не “белую”, а “красную”.