Страница 151 из 164
Думается, самая большая удача Хейли — глупенькая с виду Додо, любовница гостиничного магната О'Кифа. Люди, встречающиеся с Додо на страницах романа, испытывают к ней необъяснимое чувство благодарности, удивляющее грубого и властного О'Кифа. Ведь молчаливая Додо открывает рот лишь для того (исключения редки), чтобы сказать какую-нибудь глупость или чепуху, но самое присутствие этой молодой, прелестной и доброй женщины облагораживает окружающее свойственным ей от природы аристократизмом души. Читатель тоже испытывает благодарность к Додо за то, что она есть, и к автору, познакомившему ее с нами. И снова трудно понять, чем достигается такой художественный эффект. Додо с самого начала отведена роль очередной жертвы: неисправный лифт должен развязать много узлов, помочь автору избавиться от дурных, преступных персонажей (Хейли претит отдавать своих героев в руки правосудия), а весь эмоциональный заряд придется на долю Додо. Но, странное дело, образ не становится функциональным, ничего не теряет в своей жизненности и очаровании. Ты любишь эту славную женщину, ловишь ее тихое дыхание, улыбку, наивную радость от малых подарков жизни, ты смертно сострадаешь ей и преисполняешься великой признательности к автору, не только сохранившему Додо жизнь, но и обручившему с прозревшим миллионером-самодуром О'Кифом, в котором она, мягкая, слабая, недалекая и прекрасная, пробудила сердце.
Но было бы глупо утверждать, что романы Хейли замечательны женскими образами. Додо — милое и странное чудо, остальные женские образы, даже самые удачные, играют служебную роль.
Некоторые читатели уверяют, что ценят Хейли лишь за обилие информации. Это культурные читатели, проведавшие, что склонность к Хейли — признак не очень взыскательного вкуса, а любить надо Апдайка или Чивера. Нет сомнения, что Апдайк и Чивер куда более глубокие писатели, нежели Артур Хейли, но, мне думается, человеческое сердце так просторно, что в нем может найтись свободный уголок и для Хейли, если не отказывать ему предвзято в праве на постой. Однажды я разговорился с двумя немолодыми, умными, начитанными врачами. Они утверждали, что Хейли — единственный писатель без медицинского образования, который не врет в материале и даже врачам открывает что-то новое в их профессии. «Вот почему мы накинулись на „Окончательный диагноз“. Обилие информации — это так важно в наше время».
Эскулапы лукавили, как лукавят и все остальные читатели, уверяющие, будто Артур Хейли привлекает их лишь скрупулезным знанием того дела, которое описывает, то есть обилием информации. Что и говорить — информация — великая вещь, особенно в исходе нашего века, задавленного переизбытком фальшивых ценностей, демагогии, безответственных утверждений, ложных чувств, интеллектуальных и нравственных ломаний. Что может быть лучше, чище и миротворней правдивой и щедрой информации? Это дает точку опоры, помогает ориентироваться в чудовищно усложнившейся действительности, более того — повышает шанс уцелеть.
Кстати, обильная информация всегда привлекала людей, этим объясняется широкая известность в начале века такого сухого писателя, как Пьер Амп, которого не без оснований считают создателем «производственного романа». Но, очарованный буржуазным прогрессом, Амп начисто потерял человека в нагромождении техники. Равнодушное, а там и презрительное отношение к простому человеку — «придатку машины» неизбежно привело Ампа к моральной деградации — в пору войны он стоял за сотрудничество с гитлеровцами.
Так почему же все-таки я не верю тем, кто утверждает, что в романах Хейли их привлекает лишь обилие информации? Есть профессии, которые интересны всем (оставим в стороне романтические профессии художника, писателя, композитора, космонавта и водолаза). В тот или иной период нашей жизни грозная фигура врача вытесняет милые и жалостные образы наших близких. Нам интересно все про авиацию, не потому что в каждом из нас дремлет Икар, но время от времени мы вверяем жизнь непрочной и ненадежной серебряной птице. Но даже люди, часто бывающие в командировках и зависящие от временного пристанища, в подавляющем большинстве ничуть не интересуются гостиничным делом, что не помешало «Отелю» стать одним из самых знаменитых романов Хейли. Оказывается, и врачи читают взахлеб этот роман, хотя едва ли открывают там что-либо интересное для своей профессии. Не надо так уж преувеличивать тягу людей к самодовлеющей информации. Литературная репутация на Западе острого, а порой ядовитого Орвела куда выше, нежели репутация Хейли, но его книга о французских ресторанах, наполненная исчерпывающей информацией — он годы проработал на кухнях больших и малых парижских кабаков, книга, отлично написанная, но скудно населенная, безлюдная, имела скромный успех и довольно скоро была забыта…
Но почему все-таки такой успех выпал Артуру Хейли, а не другому американскому или европейскому писателю, знающему жизнь не хуже автора «Аэропорта», не уступающему ему в обилии информации и превосходящему художественным даром?
Мне вспоминается разговор Анатоля Франса с английским литературоведом, записанный Сегюром. Добросовестный, хотя и несколько туповатый англичанин во что бы то ни стало хотел узнать у мэтра, что же является главным критерием великой литературы. Насмешливо, но заинтересованно Анатоль Франс начинает разбирать те мерила, которые обычно прикладывают к литературным произведениям, претендующим на совершенство. Он поочередно рассматривает искусство композиции, чистоту и ясность стиля, наличие крупных и ярких характеров, богатство идей… И вот оказывается, что произведения таких гигантов, как Рабле, Вольтер, Расин, Корнель, Руссо, Мильтон, Шекспир, да и многих других, не подходят под эти мерки: где хромает композиция, где темен и непроворотен язык, где герои на разные лады варьируют характер самого автора, где скудна и банальна мысль. Прямо бери метлу и гони всех этих корифеев с литературного Олимпа. Не пугайтесь, успокоил Франс оторопевшего англичанина, они все останутся там, куда вознесло их человеческое поклонение. Ибо есть лишь один критерий, и творения их ему отвечают. Этот критерий — любовь к людям.
Понятие «великий» весьма условно, а вот мерило литературной ценности, предложенное Франсом, превосходно. Приложите его к Хейли, и вы поймете тайну поставщика бестселлеров. Любовь к нему читателей — это ответное чувство на его любовь к ним. Хейли искренне и горячо любит людей, он не заносится и не форсит перед ними. И потому он им так близок и дорог. Простые люди узнают в нем своего, не учителя, не проповедника, не пророка, а живого, теплого, доброго человека, радующегося тем же радостям, что и они, болеющего теми же болестями, верящего в те же ценности, подверженного тем же слабостям.
Да, он счастливо наделен бесценным даром любви к людям, ко всем людям без различия чинов, званий, цвета кожи, жизненного положения. Это проявляется во множестве трогательных мелочей: он любит хорошо угостить своих героев, дать им вовремя чашечку горячего кофе, сигарету, глоток холодного виски. Даже к плохим, грешным он мягок и снисходителен, ибо понимает изнутри их беду, их слабости, их загнанность и не встает в позу обличителя порока. Даже для злоумышленника Герреро, пытавшегося взорвать самолет, нет у него гневных слов, он видит в нем горького неудачника, жертву беспощадных жизненных обстоятельств. Он прощает гостиничному вору по кличке Ключник Мили все прегрешения и дает скрыться с добычей лишь за то, что в разбитом лифте тот забыл на миг о себе, о своей безопасности и стал помогать тяжело пострадавшей Додо. Даже в невольном убийце герцоге Кройдоне он обнаруживает несчастного, погубленного неудачной любовью человека, ибо в этом алкоголике и вырожденце сохранилась способность к раскаянию. Вообще заслужить прощение у Артура Хейли довольно легко, ему не занимать человечности.
Свой самый высокий праздник Хейли празднует, когда в неважнецком человеке, вроде самовлюбленного, спесивого пилота Димиреста или ханжи и самодура О'Кифа, пробуждается свет добра.
Казалось бы, Хейли подчеркнуто внимателен к материальному обставу жизни, на самом же деле он прежде всего внимателен к людям, населяющим его романы, даже к третьестепенным персонажам, возникающим на краткий миг. И непременно подметит в них что-нибудь хорошее. Беглая реплика, почти обмолвка, случайный жест, а на вас мимолетно дохнуло прелестью человека. Возник на мгновение из бурана, тяжело нарушившего привычную жизнь аэропорта, водитель снегоуборочной машины, и хотя мы больше не встретимся с ним, да и сейчас не успеваем вглядеться в его черты, Хейли находит нужным намекнуть, что этот работник бухгалтерии, севший в трудный час за баранку, поступил так не ради сверхурочных, в чем сам себя уверяет, а из благородных побуждений. Золотое человечье сверкнуло сквозь снежную пелену и вновь скрылось в ней, но у читателя стало теплее на сердце.