Мутные воды Меконга

Однако я до сих пор была зла на них за то, что не пустили в туалет.

Буонметхуот, тот самый запретный город, был оплотом коммунизма в его худшем проявлении: приземистые серые здания, десятилетиями не видавшие нового слоя краски, и атрибуты войны, разбросанные повсюду, чтобы напоминать жителям об их славном прошлом. Погода не добавляла ему обаяния. Из-за проливного дождя дороги превратились в кашу; вездесущая грязь умудрилась проникнуть даже в котелок с бульоном, придав супу привкус речного ила.

Сжимая в руках сломанный трос и коварный переключатель передач, мы проковыляли мимо муляжа танка в натуральную величину, водруженного на пьедестал на центральной площади. Я посоветовалась со стариком, который сидел на углу на табурете и при помощи шприца с чернилами возрождал к жизни непишущие шариковые ручки. Он поведал нам, что есть один механик, который прославился на всю провинцию своим мастерством работы по металлу, и по счастливому стечению обстоятельств он живет как раз за углом. Мы отправились туда.

Знаменитый механик разбил свою мастерскую прямо на тротуаре, рядом с лавкой запчастей. Он был маленький и тощий, с острыми локотками и личиком, как у хорька, которое принимало все более угрюмое выражение по мере того, как я перечисляла многочисленные изъяны «зверя». Потом он отвернулся и провел гибкими пальцами по обшивке двигателя, покрытой коркой грязи, уже не слушая мои бесконечные жалобы и советы. Кто-то другой велел нам прийти завтра ранним утром.

Починка началась.

Буонметхуот был бедным младшим братом Сайгона и воплощал собой темную сторону коммунизма, которую иностранцы не должны были видеть. Но даже здесь возрождающийся капитализм был повсюду. Тротуары кишели новичками-предпринимателями, и в каждом уголке и закутке ютились прилавки размером не более кухонной плиты, готовые вести торговлю. Подержанный велосипедный насос, выставленный на краю тротуара, служил рекламой ремонта шин. Зеркальце, приколоченное к дереву, и трехногая табуретка — вот вам и прекрасная парикмахерская. Почти на каждом углу сидел человечек с увеличительным стеклом и набором крошечных отверток, готовый починить любые часы и оправы для очков. Трехколесные тележки торговали комплексными обедами: тоненькие луковые блинчики, свежие омлеты со свининой и странное, но вкусное варево из кокосового молока, сахара и желатинового загустителя из коровьих копыт.

Во Вьетнаме нашелся и способ насладиться роскошествами двадцатого века, невзирая на ужасающую нищету. Ксерокопии делали по полстраницы, чаем торговали по четверть чашки, батарейки перезаряжали, а носки штопали в присутствии клиента. Мало кто из вьетнамцев мог позволить себе купить фотоаппарат, да и зачем? Фотографы, кочующие от места к месту, предлагали сделать всего по одному снимку. Разбитые яйца шли за полцены. Даже черствый резиновый вчерашний хлеб получал второе рождение на рынке: его жарили и подавали к супу и рису. Продажа по долям и вторичный рынок здесь достигли уровня высокого искусства.

«Зверюгу» починили: переключатель стоял крепко, как скала, а передняя фара наконец надежно заработала. Коротышка механик, казалось, не замечал наших похвал и еще долго после того, как мы ему заплатили, твердил, что нужно доделать еще кое-что, а когда Джей вывел мотоцикл на пробный пробег, взволнованно замер на тротуаре. Размер счета меня поразил: целый день работы стоил меньше новой свечи зажигания, а новый трос вместе с установкой обошелся примерно в тридцать пять центов. Мы пообещали, что обратимся к механику, если что-нибудь еще сломается, и уехали, всей душой надеясь, что покинем Буонметхуот в течение часа — и никогда не вернемся.

11. В деревню

Мамочка, привет! Мой словарный запас растет, но с явным перекосом в одну сторону. Я могу сказать почти все, что имеет отношение к мотоциклам. «Извините, есть ли у вас трос для „хонды“? Нет? Как насчет торцевого ключа?» Но я до сих пор не знаю, как будет «вино», «стейк», «лед» и «вилка».

Аресты, поломки, грязь и ливень. Я нашла тропу Хошимина, но такое впечатление, что обстоятельства нарочно не пускали меня в деревни, встречающиеся по пути. Клоповники в маленьких городках, где мы теперь частенько ночевали, были далеки от того, о чем я мечтала. Мне всегда хотелось найти деревенскую семью, которая позволила бы мне пожить с ними и разделить их заботы. Поэтому, когда хозяин забегаловки рассказал мне о деревушке в сорока милях к северу от Буонметхуота, я преисполнилась намерения отыскать ее, остаться там на пару дней или недель и начать настоящее путешествие в самое сердце и душу Вьетнама.

Наутро мы мчались на всех парах по грязной дороге, глядя, как цементные дома сменяются хижинами. Потом вдруг хижины поднялись над нами на сваях. Старики в набедренных повязках брели по обочине дороги и вели за собой костлявых буйволов, на шее которых звякали колокольчики. Все женщины были в домотканых черных юбках; они шаркали ногами под весом ротанговых корзин в пятнах сажи, наполненных корешками и водорослями. Лица становились более плоскими, смуглыми и круглыми. Мы близились к цели.

Потом дорога вдруг резко сузилась. Мы проехали мимо двух солдат на крошечном мопеде и удвоили скорость в надежде, что они не станут нас преследовать. Мы так увлеченно смотрели в зеркала заднего вида, что заехали на территорию военного учреждения и лишь потом заметили крупную белую букву «С», начертанную на ротанговом заборе с одной стороны дороги. Запретная зона.

Мы молча развернулись и помчались оттуда, свернув на первую же боковую тропинку, которая нам попалась. Испещренная песчаными ловушками, она шла по каменистому руслу реки и была не шире железнодорожной колеи. Около часа мы то ныряли вниз, то подскакивали вверх, пока наконец мое тело не стало похоже на гигантский аккордеон. С каждым тошнотворным спуском ребра ударялись о бедренные кости.

Наконец Джей остановился и закурил.

Дорога, что была впереди, выглядела в точности как та, что осталась за спиной. Тут даже я разуверилась в своем твердом убеждении, что у каждой дороги есть начало и конец. Мысль о долгом возвращении в город, где нас ничего не ждет, была невыносима.

Джей резко повернул голову, прислушиваясь, и я тоже услышала далекий рокот приближающегося мотоцикла. Если солдаты не поленились ехать за нами так долго, значит, у нас серьезные неприятности. Вокруг только прозрачные деревца, спрятать мотоцикл негде. Джей в отчаянии закурил, я присела на корточки и стала ждать.

На дорогу с тарахтением выехал ржавый мопед, нагруженный до отказа: старик, его жена и ребенок, три цыпленка и мешок с рисом. Старик остановился и в дружелюбной манере, присущей сельским жителям, стал расспрашивать, что привело нас сюда и не требуется ли помощь.

Выяснилось, что у дороги все-таки есть конец — в трех-четырех километрах дальше по прямой. Она вела в деревню хмонгов, где в хижинах на сваях вдоль реки проживало около двухсот человек. Старик пригласил нас следовать за ним и сказал, что с радостью покажет путь.

Мы с готовностью приняли его предложение, и вскоре наш неуклюжий «зверь» трясся по дороге, следуя за своим более поворотливым братцем. Деревня, которую я уже не надеялась увидеть, материализовалась перед глазами: чудесные домики на сваях с пристройками и отполированными бамбуковыми полами, снабженные аккуратными лестницами в десять ступеней. Круглозадые свиньи, покачиваясь, семенили по пешеходной дорожке, ведущей к реке; мягкое речное течение омывало корни каучуконосов ленивыми коричневатыми волнами. Идиллия.

Старик хмонг приказал нам занести рюкзаки в дом: собиралась гроза. Его жена подала нам горький зеленый чай, а я тем временем принялась осторожно расспрашивать, как найти жилище старосты, чтобы высказать почтение и попросить разрешения осмотреться. Старик беззубо улыбнулся и показал на пол. Он и был деревенским старейшиной и сказал, что мы можем остаться, но сначала он отведет нас к своему другу, который знает английский и французский, чтобы все прояснить.