Сердце Аримана

Но власть была не у Альбана, а у великого короля, так что кхитайца полагалось сунуть в мешок и отправить следом за офирцем и аргосцем. Мешок этот из плотного полотна держали двое альбановых парней, а еще трое, с веревками, застыли у стены, изготовившись хватать, держать и вязать. Сам Альбан, приложив к двери ухо, слушал; но из покоев кхитайца не доносилось ни звука.

Десятник осторожно постучал, стараясь, чтоб грохот кольчужной перчатки о дерево не разносился окрест; других посланцев, из Бритунии, Коринфии, Заморы и прочих земель, было велено не тревожить. Пожалуй, можно не беспокоиться насчет шума, подумал он; сводчатый коридор, тянувшийся вдоль посольских покоев, был перекрыт массивными дверьми под арками, а соседи кхитайца уже отбыли в мешках по Северному тракту.

Альбан постучал снова. Кхитаец опять-таки не отозвался, и тогда десятник, сняв с пояса кольцо с ключами, выбрал нужный, сунул его в затворную щель и попытался провернуть. Безуспешно! Похоже, дверь была закрыта на внутренний засов или подперта чем-то тяжелым.

Некоторое время Альбан пребывал в оцепенении, лихорадочно соображая, не отправиться ли в сад, не опробовать ли выходившие туда двери, и не забраться ли в окна. Но время торопило его, так как кхитайца полагалось отправить на допрос еще до вечера, а приказов короля и своих командиров Альбан нарушать не привык. И потому, кивнув воинам, распорядился:

– Ломайте дверь, бездельники! И вперед, во имя Митры и нашего короля!

Дверь рухнула под дружным напором сапог, кулаков и плеч в стальных панцирях; Альбан ринулся внутрь, за ним - трое солдат с веревками и двое с мешком. В комнате царил полумрак, ибо плотные шторы на окнах были задернуты, и десятнику Черных Драконов не сразу удалось разглядеть ковер в темных пятнах и валявшийся на нем бесформенный обрубок. Он споткнулся обо что-то мягкое и, выхватив меч, крикнул солдатам:

– Занавеси, парни! Сорвите занавеси!

Когда его приказ был исполнен, Альбан замер, выпучив глаза, а потом медленно вложил клинок в ножны. Тут не с кем было сражаться, некого вязать и прятать в мешок; мешок пригодился бы лишь затем, чтоб дотащить мертвеца к погребальному костру, собрав разбросанные тут и там останки.

Во многих битвах участвовал Альбан, славный воин и бывший лицедей, и довелось ему повидать всякого - как на театральных подмостках, так и в походах, битвах, стычках, атаках и отступлениях. Но зрелища, подобного этому, он не видел никогда! И никогда не дышал подобным смрадом! Весь покой, довольно просторный, был залит кровью; темные пятна крови на ковре, на полу и на стенах, на развернутых свитках, испещренных причудливыми иероглифами, на занавесях, мебели и покрывале, валявшемся около ложа. Рядом, между кроватью и окном, лежал синий витой шнур с разомкнутыми концами - словно некая ограда, крепостная стена, рухнувшая под напором неведомой силы. Внутри обозначенного шнуром пространства находилась жаровня; над ней еще курился сизый дымок, и странные ароматы, смешиваясь с отвратительной вонью, щекотали ноздри. Кровь также была свежей, будто выпустили ее не раньше обеденного времени; только пятна на ковре начали уже буреть и подсыхать.

Что касается самого кхитайца, то он был не просто покойником, а трижды мертвецом. Альбан, ворочая головой, быстро произвел подсчеты, установив, что Минь Сао расчленили на шесть частей; тело его валялось у десятника под ногами, а конечности, вырванные с невероятной мощью, были разбросаны по всей комнате. Голова с закрытыми глазами и вываленным наружу языком обнаружилась под жаровней; рядом алела лужица крови, вытекшей из шейных жил.

– Великий Митра! Ну и вонища! - с ужасом пробормотал один из гвардейцев.

– Тигр, что ли, на него набросился? - сказал другой.

– Не тигр, - возразил третий. - Руки-то, гляди, не перекушены! Вырваны! И ноги тоже! И голова! От звериных клыков другие отметины!

– Зато есть след когтей, - воин, державший мешок, кивнул на останки кхитайца. Тут Альбан разглядел, что халат Минь Сао был распорот на полосы, словно провели по нему огромной когтистой лапой. Грудь и бок тоже были расцарапаны, с такой силой и так глубоко, что обломки ребер торчали наружу; любой из этих ран хватило бы, чтоб отправить человека на Серые Равнины.

Гвардейцы озирались вокруг, тяжело дыша и сжимая рукояти мечей, поглядывая то на своего начальника, застывшего посреди ковра, то на синий шнур и жаровню, то на бренные останки кхитайца, разбросанные по комнате. Наконец кто-то из них пробормотал:

– Мерзкое и гнусное дело! Дело не для воинов, а для жрецов пресветлого Митры! Не иначе, как тут повеселился сам Нергал!

Альбан очнулся и переступил с ноги на ногу.

– Вот что, парни, - произнес он. - Ты, Сайкар, вместе с Триатом, стереги дверь; остальные пусть встанут к окнам. Мечи наголо, никого не пускать, глядеть в оба!

– А ты куда, десятник? - спросил Сайкар.

– Я - за королем! Пусть сам понюхает, поглядит и решит, для воинов это дело или для жрецов…

В последний раз оглядев покои кхитайца, Альбан выскочил в коридор.

Глава 8. Жрец Асуры

Перед тем, как войти в оружейную и сесть в кресло, Конан оглядел свои сапоги и полы туники; не хотелось пачкать в своем любимом покое кровью. Особенно кровью колдуна!

Теперь он не сомневался, что покойный Минь Сао принадлежал к Алому Кольцу и прибыл в Аквилонию не только лишь затем, чтобы донести слова приязни от кхитайского владыки его далекому западному соседу. Послы, даже самые ученые, не жгут таинственных трав в центре магического круга, не читают заклятий из непонятных книг и, как правило, умирают в собственной постели. В дальних странствиях приходится им, конечно, иметь дело с разбойниками, пиратами и диким зверьем, но любой большой город вроде Тарантии обеспечивает им покой и безопасность. Разумеется, если посол - нормальный человек и не ищет беды на свою голову.

Кхитайца, судя по всему, нельзя было считать нормальным, а это значило, что вокруг похищенного талисмана плетутся не простые интриги, а волшебные сети. Сможет ли Сирам разобраться с ними? Под силу ли ему такое? Ведь он не маг, не колдун… А с чародеем дело должен иметь чародей… Во всяком случае, теперь помощь чародея будет не лишней…

В дверь осторожно постучали, затем на пороге тенью возник Паллантид; сапоги и плащ его были покрыты пылью. Неслышными шагами он приблизился к королю и замер, ожидая приказа говорить.

Конан, вытянув ноги, сидел у окна, уставившись в одну точку. Синие глаза его за последние дни словно бы потускнели; две глубокие морщины прорезали лоб, а давние шрамы на смуглом лице налились кровью и выделялись теперь особенно четко. Тревожен владыка, с тоской подумал Паллантид, видя, что король не смотрит на него. Прежде, бывало, лишь появишься на пороге, как уже слышно рычанье: "Ну, Паллантид? Что скажешь, старый пес?" А сейчас…

– Ну, Паллантид? Что скажешь, старый пес? - не оборачиваясь и не отрывая глаз от окна, произнес Конан.

Капитан Черных Драконов вздрогнул, затем, сделав шаг в сторону, внимательно всмотрелся в своего повелителя. Да, и глаза потускнели, и морщины прорезали лоб, но твердые губы упрямо сжаты, брови грозно сдвинуты, и плечи такие же мощные и крепкие, как прежде… Паллантид облегченно вздохнул и ухмыльнулся.

– Я отвез Каборру к шемиту. Голым! Ну и зрелище, мой государь!

– Где ты его изловил?

– У третьей заставы, на Южном тракте. Теперь нет сомнений, что он собирался сбежать в Кордаву.

– А бежал почему?

– Решил отвезти туда камень - большой рубин, точь в точь как Сердце Аримана. Подделка, я думаю. Зингарец, само собой, поумней койфита, но и ему не забраться в сокровищницу. Однако хотелось бы я знать, где он раздобыл такой прекрасный самоцвет!

– Сирам проведает, - сказал король. - Ты передал ему камень?

– Да. Вместе с голым зингарцем.

– Вместе с зингарцем… - задумчиво повторил Конан. - А вот Минь Сао шемит сегодня не дождется! Ты уже знаешь?..