Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 60

— Послушаем музыку?

— Как хочешь, — неожиданно для себя сердито ответила я.

Однако, начав напевать главную тему Линды Ронстадт из старого диснеевского фильма, я услышала, как он насвистывает соло тромбона оттуда же.

Шоссе 246 было все окутано дымом и туманом, свет фар, летящий впереди, напоминал две длинные неоновые трубки, а на их дальних концах снимался мой, только мой фильм.

На кухне сидел папа в пиджаке. На столе лежала мамина записка:

Сегодня гуляем с Кэйити. Вернемся поздно.

— На концерте была? — спросил папа, подперев щеку рукой. — Было весело?

— Да как всегда.

— С кем ходили?

— С Юми.

— На такие зрелища обычно с мальчиками ходят.

— Он нас там ждал.

— Понятно. s

— Он подвез меня.

— У него машина?

— БМВ.

— Богатый, должно быть.

Я снова сделала ему сэндвич. Перемудрила с тунцом, и хлеб лопнул, но папа, достав банку пива из холодильника и попросив меня положить побольше горчицы, с радостью съел его. Мне позвонила Юми и оглушила новостью, что он дал ей номер своего телефона. Я пожелала папе спокойной ночи, забралась в постель и расплакалась.

Мама Юми ждала меня у ворот школы. Мы отправились в кафе. На ней был надет красный костюм, но волосы оставались неприбранными. Глаза закрывали солнечные очки. Она просыпала сахар и пролила молоко, извинилась перед официанткой и, вытащив из сумочки салфетки, вытерла столик сама. Затем сообщила мне, что Юми уже три дня не ночевала дома. Я соврала, что ничего не знаю, но мне стало грустно, когда я представила, как Юми сидит с ним в его доме, попивает винцо и смотрит красивые фильмы про комнаты и волны. Когда мы получали билеты, он пялился на теня! Наверное, счастье все же прячется где-то между мной и мамой.

Мама копошилась с чем-то на кухне, папа с братом резались в "Метроида", когда он позвонил мне.

— Извини, что так поздно.

— Ты знаешь мой номер?

— Я хочу встретиться.

— Ночью не могу.

— Давай завтра. Я подъеду к… "Фрут Пар-лор", где мы тогда сидели.

— Что с Юми?

— Она ушла домой.

Он ждал меня все в том же серо-голубом блузоне, попивая дынный сок. У меня не оказалось времени переодеться, и я пришла в школьной форме. Увидев наше отражение в огромном зеркале "Фрут Парлор", я решила, что оно смотрится неестественно.

— Хорошо выглядишь.

— В смысле?

— Твоя форма.

— Спасибо. Но я особой радости не испытываю.

— Почему?

— Я кажусь уродиной.

— Ничего подобного.

Вчера после его звонка папа спросил, кто это был. Я замешкалась, а Кэйити, ехидно посмеиваясь, брякнул, что наверняка это мой любовник. Рассердившись, я вырубила его приставку. Мама наорала на меня, затем на папу, заявив, что мне уже семнадцать и пора бы прекратить задавать мне подобные вопросы. А папа в ответ кричал на маму, утверждая, что он никому не собирался мешать, просто спросил, кто звонил. Я вся в слезах убежала к себе, выключила свет и, лежа в темноте, продумала все вопросы, которые собиралась ему задать. Однако, увидев его лицо и вдохнув незнакомый сильный аромат его одеколона, я обрадовалась настолько, что забыла обо всем на свете.

— Ты виделась с ней?

— С Юми? Нет.

— Когда встретишься… нет, поскорее встреться и передай ей вот это.

Он протянул серебристый конверт. Стыдливо потупившись и стараясь смотреть в окно, я ущипнула себя за ладонь и подавила поднимающееся изнутри желание разрыдаться.

— Что это?

— Письмо.

— Что там?

— То, что обычно в письмах пишут.

Я передам. Только оставь меня в покое и не мучай больше!

Ощущая, как к горлу подкатывает комок и как готовы вырваться наружу слезы, я встала, вынула из кошелька монету в пятьсот иен и положила на стол. А затем вышла из кафе. Он остался. Я добежала до соседнего магазина, заперлась в туалете и, спуская воду раз за разом, начала плакать. Женщина-охранник пару раз стучалась ко мне, пытаясь выяснить, все ли в порядке, но оба раза я была не в состоянии ответить. Письмо случайно выпало из нагрудного кармана в унитаз, и я, испугавшись, достала его. Намокнув, конверт стал просвечивать. Письмо было написано довольно крупным почерком, и я различила одно слово.

Убью.

Мои руки задрожали. Перестав рыдать, я протерла конверт туалетной бумагой, но слова проявились еще четче. Глубоко вздохнув, изгоняя остатки слез из горла, я вскрыла конверт.

Если кому-нибудь расскажешь — убью. И твою семью тоже убью.

Вернувшись домой, я сразу же позвонила Юми. Сначала ее мама сказала, что она больна, но затем Юми подошла к телефону. Ее голос сильно охрип.

— Ты заболела?

— Да.

— Простудилась?

— Немного.

— У тебя голос сиплый. — Да.

— Совсем тебя не узнаю. Тебе так плохо? ^ Сейчас да.

— Давай как-нибудь встретимся!

Я так и не смогла рассказать о письме. Когда я уже собиралась положить трубку, Юми, надрывая горло, вдруг произнесла:

— Не встречайся с ним!

Он позвонил мне еще раз. Я не смогла ему отказать, и мы увиделись там же, в кафе "Фрут Парлор". Я солгала, что передала письмо, а он позвал меня к себе домой посмотреть фильм о красивых немецких замках и реках. Я позвонила предупредить родителей. Мама сказала, что папа уехал в командировку на Кюсю, и разрешила мне поехать. Мы заскочили в "Никлас", взяли пиццы с анчоусами и кукурузой и поехали к нему. Вместо немецких замков и рек на экране телевизора передо мной предстала связанная голая Юми, над которой издевались различными способами. Мне стало страшно, но он сказал:

— Тебе я ничего такого не сделаю. — Он погладил меня по голове. — Ты очень милая, я не причиню тебе вреда. Как твои родители поживают?

Я попросила его налить мне выпить. Он плеснул, сильно разбавив водой, и поцеловал меня в щеку.

— Знаешь, когда ходишь в магазин за покупками…

— Что?

— Когда ходишь в магазин за покупками и продавец недостаточно хорошо тебя обслуживает, ты же злишься, да?

— Ну, бывает.

На экране телевизора завис крупным планом анус Юми. Туда был вставлен розовый вибратор. То ли из-за того, что звук был отключен, то ли по другой причине, ее задница вовсе не выглядела как человеческая.

— После такого уже не можешь хорошо относиться к людям. В общем-то это распространяется не только на продавцов магазинов, если тебя невежливо обслужили или плохо отнеслись на заправке или парковке, начинаешь задумываться об этом. И как следствие, утрачиваешь расположение к людям. Понимаешь?

— Да.

— Но после какого-то времени успокаиваешься и возвращаешься к прежнему состоянию.

— Да.

Внезапно проявился звук, и стали слышны стоны Юми. Он поднялся и выключил телевизор.

Задница Юми чередовалась в моем воображении со светом фар в тумане на 246-м шоссе, и все это в итоге превратилось в картину с немецкими замками и реками. Теперь мне казалось, что он мне не солгал.

— Но только не дети. В том возрасте, когда они еще не могут завести себе друзей и вообще говорят еще не особо хорошо, родители для них всё. И продавцы в магазинах, и обслуживающий персонал на заправках и парковках, и полицейские, и все остальное на свете — это родители. Понимаешь?

— Понимаю.

— Если родители в детстве были к ребенку холодны, то он этого никогда не забудет.

— Ты это про себя?

— Нет, но я окружен подобными людьми. Не то чтобы они не могут хорошо относиться к другим, нет, они просто могут этого не делать и жить притом относительно спокойно. И таких людей очень много вокруг меня. Человек обычно не может себе места найти, чувствует беспокойство, если не может относиться с любовью к другим людям. Все хотят, чтобы их любили или чтобы с ними дружили. Кроме людей, которые окружают меня. Им плевать на все. И мы сходимся характерами.

Он увлек меня за собой на веранду, и мы стали смотреть в ночное небо. Вдали в темноте мерцали красные опознавательные огни небоскребов. Ночь начала заглатывать меня, словно огромное живое существо.