Страница 32 из 50
- На оконную замазку похоже. - Леш замечает, что ковер покрывает тонкий слой синей пудры, проводит по синему пальцем и подносит к носу.
Никакого запаха.
- А она-то куда делась? - недоумевает Барри.
- Без понятия, - говорит Леш.
Двадцать
Жизнь прекрасна!
Уборщик Густаво Чавез приехал из штата Мичоакан, Мексика. Седьмой ребенок в семье владельца крохотного кирпичного заводика, он в восемнадцать лет женился на местной девушке, тоже седьмой в своем семействе, а в двадцать уже перебрался в американский Окленд, к своему двоюродному брату (туда же направили свои стопы и многие другие его родственники), где вкалывал по двенадцать часов в день. Зарплаты разнорабочего хватало на жизнь, да и семье он посылал куда больше, чем если бы трудился на предприятии папаши. Ведь добропорядочный человек и хороший католик обязан кормить семью и обеспечивать любовниц (двух-трех, не больше). Отец был ему в этом примером. Каждый год, примерно за месяц до Рождества, Густаво пробирался через границу обратно в Мексику: надо же отметить праздник вместе с семьей, поцеловать новых детишек (ежели появились на свет) и исполнить супружеский долг (взаимное рвение было таково, что супруги потом с трудом передвигались). Где-то уже к концу октября видение бедер Марии начинало преследовать его неотступно, и горемыка-уборщик водил мыльной шваброй по полу (полторы тысячи квадратных метров!) в некоем полузабытьи.
Сегодня ночью Густаво один во всем магазине, и сладкие грезы его не посещают. Как-никак рождественская ночь, а он не исповедовался и не может причаститься. Густаво очень стыдно. Вот ведь даже Марии за столько времени ни разу не позвонил. Зато махнул за компанию с прочим Зверьем в Лас-Вегас, где и просадил все свои деньги на синюю шлюху.
В последний раз он звонил Марии, когда в руки к Зверью попала вампирова коллекция и они выручили за нее кучу денег. С тех пор Густаво пребывал в текилово-марихуановом чаду, не говоря уже о когтях разврата. Его, порядочного человека, который заботится о семье, пальцем не тронул жену, никогда не изменял ей с белой женщиной (троюродная сестра не в счет), сгубили злые чары манды Синей дьяволицы. La maldicion de la cocha Del Diablo Azul.
«Никогда еще мне не было на Рождество так грустно и одиноко», - думает Густаво, возя шваброй по полу у холодильного отделения, вход в которое прикрывает пластиковое полотнище.
«Я как тот козел-бедняк из книги «Жемчужина»: захотел хоть немного пожить, как человек, и потерял все. Ну правда, неделю не просыхал, а моей «жемчужиной» оказалась синяя прошмандовка, затрахавшая меня до полусмерти. Только все равно грустно». Густаво рассуждает по-испански, получается куда более романтично и даже с оттенком трагизма.
Из холодильника доносится какой-то шум. Густаво берет швабру наперевес. Что еще за черт? Густаво вообще-то не очень любит оставаться в магазине один. Но тут стекло высажено, кому-то надо сторожить, оплата двойная, да и вдали от дома куда подашься, вот Густаво сам и вызвался на ночную работку. Пришлет домой лишнюю сотню, глядишь, - Мария и забудет о тех ста тысячах, которые он ей обещал.
За пластиковым полотнищем мелькает неясный силуэт. Здоровяк мексиканец крестится и пятится назад, тыча перед собой шваброй. Со щетки льет, на линолеуме уже лужицы. Штабель пакетов с йогуртом в молочном отделе вдруг рушится вниз, будто кто-то нарочно спихнул их, чтобы не загораживали вид.
Густаво роняет швабру и мчится к выходу, бормоча слова молитвы к Богородице вперемешку с ругательствами. За его спиной слышится топот. Это кто-то преследует его или просто в магазине такое эхо?
Выскочить на улицу, и подальше, подальше от этого места, - стучит у Густаво в голове.
На крутом повороте у прилавка с мясопродуктами уборщик поскальзывается и чуть не падает. Одна его рука касается пола, вторая нашаривает на поясе ключи.
Сзади доносится топот, не эхо; босые ноги быстро шлепают по линолеуму - и все ближе, ближе. Он и дверь-то открыть не успеет, тут обернуться некогда: промедлишь секунду - и пропал. Густаво издает вопль и несется к кассам мимо стоек с конфетами и жвачкой, спотыкается и грохается на первый же аппарат, и его накрывает лавина из карамелек и журналов. Уборщик барахтается в заголовках вроде «Я вышла замуж за снежного человека», или «Космические пришельцы завоевывают Голливуд», или «Наши улицы - место охоты для вампиров» и тому подобной чепухе.
Стряхнув с себя груду цветной бумаги, Густаво ползет. По-пластунски, быстрыми движениями, словно ящерица по раскаленному песку. Но он уже обречен. Страшная тяжесть обрушивается ему на спину, отшибая дыхание. Густаво пытается вдохнуть, но что-то хватает его сзади за волосы и задирает голову. Слышится хруст, в нос ударяет запах гниющего мяса. Перед глазами мелькают огни, банки с мясными консервами и радостный эльф на коробке с печеньем. Неведомая сила волочит его по проходу.
В отделе деликатесов темно и жутко.
- Наше первое Рождество вместе. - Джоди целует Томми в щечку и слегка шлепает по заду.
- Ты приготовил для меня приятный подарочек?
- Привет, ма, - говорит Томми в телефонную трубку.
- Это Томми.
- Томми, милый. Мы тебе весь день названивали. Я-то думала, ты на Рождество приедешь домой.
- Ты знаешь, мама, я сейчас на руководящей должности в магазине. Дел - тьма.
- Устаешь на работе?
- Еще бы. Иногда вкалываю по десять-пятнадцать часов в день. Выматываюсь.
- Очень хорошо. А страховка у тебя есть?
- Самая лучшая, ма. Я весь такой несгораемый-пуленепробиваемый.
- Отлично. Ты уже не работаешь в этой отвратительной ночной смене?
- В определенном смысле работаю. Бакалея, вот где крутятся денежки.
- Ты бы перешел в дневную смену. Приличные девушки по ночам не работают.
Именно в этот момент, в ответ на предостережение матушки Флад, Джоди задирает блузку, сверкая голой грудью, и кокетливо хлопает ресницами.
- Но я уже повстречал приличную девушку, мама. Она учится на монахи… э-э-э, учительницу. Помогает бедным.
Джоди щиплет Томми и, хихикая, убегает в спальню. Томми кидается было за ней и чуть не грохается на пол.
- Ой.
- Что такое, сынок? Что стряслось?
- Ничего, ничего, ма. Я просто хватил с ребятами гоголя-моголя и поперхнулся.
- Милый, ты там наркотиками не увлекаешься?
- Нет, ничего подобного.
- А то папочке полагаются льготы на лечение сына от наркомании, но только пока тебе не исполнился двадцать один. Можем воспользоваться. Ты купи авиабилет подешевле и приезжай. Тетя Эстер всегда рада тебя видеть, даже если ты на «крэке» сидишь.
- И я всегда рад ее видеть. Мам, я звоню поздравить с Рождеством. Желаю тебе…
- Подожди, радость моя, с тобой папочка хочет поговорить.
- Привет, спиногрыз. Ты там во Фриско не приблатнился еще?
- Привет, пап. Счастливого Рождества.
- Наконец-то ты позвонил. Мама ужасно за тебя волновалась.
- Все дела. Бакалейный бизнес, сам понимаешь.
- Работаешь много?
- Стараюсь. Наш профсоюз не разрешает работать больше шестидесяти часов в неделю.
- Ну старайся, старайся. Как там старушка «вольво», на ходу?
- В лучшем виде.
«Вольво» сгорела дотла в первый же день, как только Томми прибыл в Сан-Франциско.
- Швейцарцы умеют делать машины, а? Перочинные ножи - фуфло, но автомобили у мерзавцев качественные.
- Шведы, не швейцарцы.
- Что ж, фрикадельки у них тоже вполне на уровне. Мама жарит мне во дворе индейку во фритюре. Что-то дыму больно много. Пойду гляну. Никак масло не закипало - сегодня всего градусов десять.
- Здесь тоже холодновато.
- Похоже, навес занялся. Бегу.
- Давай. Я люблю тебя, папа.
- Звони матери почаще, а то волнуется. Ого, и машина загорелась. Пока, сынок.
Через полчасика, когда они пьют кофе, сдобренное кровью Уильяма, в дверь опять звонят.