Страница 14 из 152
Интересно было наблюдать за тем, как собирается публика. Здесь были итальянцы, знающие «Богему» наизусть, были туристы вроде меня, почтенные дамы, которые, вернувшись в Нью-Йорк или Чикаго, заставят присутствующих, занятых спором, примолкнуть, стоит только им произнести фразу: «Когда я в Ла Скала слушала то-то и то-то…» Затем оркестр, невидимый, как и все оркестры, начал потихоньку настраивать инструменты, и, наконец, дирижер — с видом полководца на параде — шагнул на возвышение. Наступила тишина. Огни в театре медленно начали тускнеть и погасли, а огромная сцена затеплилась розовым светом, отраженным от красных и золотых лож, — впечатляющий, магический и исполненный традиций момент.
«Богема» совершенно меня очаровала. Казалось, будто я слышу ее впервые. Подмостки в Ла Скала такие огромные, что без большого количества статистов там не обойтись, иначе певцы просто потеряются. Сцена возле кафе в Латинском квартале с толпой (включавшей детей!) в костюмах XIX века произвела на меня грандиозное впечатление.
В первом антракте я случайно повстречал старого приятеля. Он много писал о музыке и музыкантах; ему я и высказал свое удивление, что Ла Скала ставит зрелища, которые и в Париже никто бы не осилил. Приятель ответил, что так было всегда, и посоветовал мне заглянуть в отчет о премьере 1778 года, когда давали «Признанную Европу» А. Сальери. Я последовал его совету. Должно быть, то был незабываемый вечер: поднялся занавес, зрители увидели бушующее море, вспышки молнии, деревья, раскачивающиеся на берегу, корабли, налетающие на скалы. Затем из судна вышли актеры, на сцене сражались вооруженные отряды, тут же было тридцать шесть лошадей. Борьба, огни, единоборство с хищными животными, а потом Фаэтон упал на землю, сраженный молнией.
Я спросил у приятеля, как появилась опера, и получил удивительный ответ, что начало ей положил отец Галилея. Он любил петь и играть на лютне перед заинтересованной аудиторией, состоявшей из интеллектуалов эпохи Ренессанса. Происходили эти песнопения в особняке Барди во Флоренции. Дилетанты того времени думали, что возрождают греческую трагедию, а оказалось, что они произвели на свет итальянскую оперу.
За последние сто пятьдесят лет манеры в оперном театре сильно изменились. Когда-то они были такими же непосредственными, как в старых лондонских мюзик-холлах. Лаланд в книге «Путешествие по Италии» вспоминает о своих посещениях старого герцогского оперного театра в Милане, Ла Скала тогда еще не был построен: «Любители оперы появлялись там со своими слугами и обедами, которые разогревали в ресторане, что находился поблизости». «При ложах имелись гостиные с каминами и карточными столами, — об этом написал доктор Бёрни, отец Фанни, — а при ложе великого герцога была и спальня». Берлиоз в своих мемуарах отмечает, что он не мог слушать оперу из-за постоянного бряканья посуды. Но все это меркло в сравнении с миланскими праздниками 1779 года. Во время спектакля там подносили тарелки с дымящимся минестроне и огромные куски телятины. Только во время популярных арий стихал звон ножей и вилок, наступала благоговейная тишина. Миссис Пьоцци обратила внимание на любопытное обстоятельство: в Ла Скала среди публики она видела женщин, одетых в мужскую одежду. «Меня удивляет бесстыдство некоторых женщин, — пишет она, — я об этом и понятия не имела, пока приятельница не показала мне как-то во время вечернего представления находившихся в зале женщин низкого происхождения, скорее всего, жен мелких торговцев. Было их от пятидесяти до ста человек, и сидели они в разных местах партера. Одеты в мужское платье, они называют это per disimpegno.[24] В таком виде им, должно быть, сподручнее хлопать и свистеть, скандалить и толкаться. Я была в шоке».
Во время следующего антракта я обнаружил, что музей при театре открыт для посетителей. Помещается он в мраморном дворце, примыкающем к зданию театра. Мне он показался таким интересным, что я едва не опоздал на следующее действие. Я шел из одной прекрасной комнаты в другую, Разглядывая экспозицию, составленную с чрезвычайным вкусом. В одной комнате были древнегреческие и римские бронзовые и терракотовые статуэтки; кубки, монеты с изображением цирков и амфитеатров; другая комната целиком была посвящена комедии дель арте. В следующем зале я загляделся на сицилийские марионетки, там же лежали рукописи Доницетти, образчик изящного почерка Шопена и тут же другой, грубоватый, принадлежащий Верди. Таким людям, как я, музыканты кажутся волшебниками, а вот писатели и художники такого ореола в моих глазах не имеют. Выставка меня и очаровала, и тронула, так что я не удержался и пришел туда на следующее утро. Бродя по комнатам, я слышал звук фортепьяно, раздававшийся из оперного театра. Пройдя по узкому переходу, соединяющему музей с лоджией, я неожиданно попал на репетицию. В зале было пусто и темно, а сцена лишилась волшебной иллюзии: там собралась группа людей в обыкновенном платье. Кто-то перешептывался в углу, кто-то разучивал маленькие куски роли. В центре стояли две суровые женщины в юбках и блузах и громко пели, а грациозные юные танцовщицы совершали возле них волнообразные движения и пируэты. Солидный мужчина в коричневом полосатом костюме играл на фортепьяно, но когда певицы добирались до определенной ноты, постановщик выпрыгивал из темноты, останавливал пение, и все начиналось заново. Ничто так не убивает магию, как репетиция с ее постоянными срывами, атмосферой неминуемого провала и стремлением к недостижимому идеалу. У писателя и художника есть, по крайней мере, одно преимущество: они страдают в одиночестве.
Один из менеджеров сказал мне, что Ла Скала ставит каждый год по шестнадцать опер, причем билеты раскупаются так быстро, что шесть постановок даже не успевают войти в репертуарный список, вывешенный в театральной кассе. Традиция требует, чтобы, по меньшей мере, по одной опере принадлежало перу Россини, Беллини, Доницетти, Верди и Пуччини. Сезон начинается в декабре, а заканчивается в июне, а затем следует короткий период в июле с билетами по низким ценам.
В оркестре 107 музыкантов, в хоре — сто человек, технический персонал насчитывает тоже сто человек. До Тосканини Да Скала считалась коллективом оперных певцов, а начиная с него дирижер стал абсолютным монархом. Театр вмещает три тысячи зрителей, в год продают в среднем полмиллиона билетов. Мне особенно нравится негласный порядок, согласно которому любой платежный дефицит в театре покрывается при помощи городских налогов на кино и другие развлечения.
Хотя Верди умер в миланском отеле всего лишь около шестидесяти лет назад, я не смог найти его могилу ни в одной из церквей; и сторожа, и священники в ответ на мой вопрос вздыхали, надували щеки, пожимали плечами и разводили руками с видом отчаяния, после чего высказывали предположение, что он, должно быть, погребен возле Пармы. Об этом я в разговоре упомянул издателю книг по музыке, с которым вместе завтракал в ресторане. Тот пришел в ужас: подумать только, его соотечественники не знают, где похоронен любимый музыкант Италии.
— Это фантастика! — вскричал он. — Если бы об этом сказали мне не вы, — добавил он вежливо, — я ни за что бы ему не поверил. Ну, разумеется, любой человек в Милане должен знать, что Верди погребен не в церкви, а на площади Буонарроти.
После ланча он сказал:
— Пойдемте туда.
Ехать оказалось довольно далеко. Площадь находится в западной части Милана, среди широких проспектов, имена Которых представляют любопытную историческую мешанину: виа Эльба; виа дель Гракхи; виа Веппри Сицилиане; виа Джорджа Вашингтона. Здесь, в центре площади Буонарроти, мы увидели статую Верди в окружении необычной группы аллегорических фигур, таких как Мир сельской жизни, Поэзия патриотизма и Трагедия ненависти. Мой знакомый указал на ворота здания, расположенного напротив.
— Там, — сказал он, — похоронен Верди.
Мы перешли на другую сторону и вошли в место упокоения музыканта.
24
Per disimpegno (ит.) — для освобождения.