Когда рассеется туман

Под лестницей развернулась бурная деятельность. Мистер Гамильтон постоянно повторял, что время приема гостей — экзамен для прислуги, а уж тем более для дворецкого. Ни одно распоряжение не должно застать нас врасплох, надо работать как единый, отлично смазанный механизм, мгновенно реагируя на любое изменение, исполняя каждое пожелание хозяев. Это была неделя маленьких побед, кульминацией которой станет праздничное угощение.

Рвение мистера Гамильтона оказалось заразительным — даже Нэнси испытала что-то вроде подъема и мрачновато предложила мне перемирие, приказав помогать ей в гостиной. Уборка парадных комнат пока еще не входит в мои обязанности — не преминула заметить она — но под должным руководством и ради приема гостей… Так и случилось, что к моей основной работе добавилась эта сомнительная привилегия, и каждое утро я сопровождала Нэнси в гостиную, где взрослые члены семьи прихлебывали чай и вели скучные разговоры о воскресных пикниках, европейской политике и каком-то бедняге из Австрии, убитом где-то далеко-далеко, в неведомой мне стране.

Праздничный день (воскресенье, второе августа тысяча девятьсот четырнадцатого года — я запомнила дату не столько из-за концерта, сколько из-за того, что случилось следом) совпал с моим выходным, первым с начала службы в Ривертоне. Покончив с утренней работой, я переоделась в домашнюю одежду, странно жесткую и непривычную. Расчесала волосы — выцветшие и завившиеся от того, что я все время заплетала косы, собрала их в низкий пучок на затылке. Интересно, я изменилась? Что скажет мама? Мы не виделись всего пять недель, а мне кажется — я стала совсем другой.

Я спустилась с лестницы и тут же налетела на миссис Таунсенд, которая сунула мне в руку какой-то сверток.

— На-ка, возьми. Маме, к чаю, — негромко сказала она. — Кусок моей лимонной коврижки и пара ломтиков бисквита.

Я даже испугалась — что это с ней? Обычно миссис Таунсенд гордилась экономным ведением хозяйства не меньше, чем своим пышным суфле.

Кинув опасливый взгляд в сторону лестницы, я шепотом спросила:

— А вдруг хозяйка…

— Не твоя забота. Хватит и ей, и леди Клементине, голодными не останутся. — Она отряхнула фартук и гордо расправила плечи, так, что и без того необъятная грудь стала еще шире. — Пусть мама знает — мы тут за тобой приглядываем. — Миссис Таунсенд покачала головой. — Хорошая она была девочка, мама твоя. Что ж делать, с каждой может случиться…

Она повернулась и исчезла в кухне так же внезапно, как и появилась, оставив меня в полутемном вестибюле размышлять над ее последними словами.

Я крутила их в голове то так то этак всю дорогу до дома. Другие слуги тоже хвалили маму, чем вечно меня озадачивали. Иногда я даже казалась себе какой-то черствой. Правда, они совсем не вспоминали о чувстве юмора, без которого я маму просто не представляла. И о ее молчаливости и частой смене настроений.

Мама уже ждала, сидя на крылечке. При виде меня она поднялась.

— Я уж думала, ты меня забыла.

— Прости, с работой завозилась.

— Надеюсь, на церковь тебе хватило времени?

— Да, мам. Мы все ходим на службу в церковь Ривертона.

— Знаю, моя девочка. Я ходила туда задолго до того, как ты родилась. Что это? — спросила она, кивая на мои руки.

Я отдала ей сверток.

— От миссис Таунсенд. Она справлялась о тебе.

Мама заглянула внутрь и прикусила губу.

— Боюсь, не избежать мне сегодня изжоги.

Снова завернула пироги и сухо сказала:

— Что ж, очень мило с ее стороны.

Потом подвинулась и распахнула передо мной дверь.

— Заходи. Поможешь мне вскипятить чай и расскажешь свои новости.

Я почти не помню, о чем мы разговаривали, собеседница в тот день из меня вышла плохая. Мысли бродили не здесь, в маленькой унылой маминой кухне, а в зале дома на холме, где не так давно мы с Нэнси расставляли стулья и завешивали сцену золотистым занавесом.

Помогая маме по дому, я не забывала поглядывать на настенные часы. Их неумолимые стрелки отсчитывали минуту за минутой, приближаясь к пяти — часу концерта.

Когда мы прощались, я уже опаздывала. В ворота Ривертона я вбежала на закате и поспешила к дому по узкой извилистой дорожке. По обе стороны росли величественные деревья — наследство предков лорда Эшбери; пышные кроны смыкались на невероятной высоте, длинные ветви сплетались так, что вся тропинка превращалась в полутемный, шелестящий тоннель. В этом тоннеле, словно по волшебству, из головы вылетали посторонние мысли, и когда за последним поворотом на холме вырастал дом, он каждый раз поражал заново. Как же талантлив был архитектор, сумевший увидеть в аллейке хрупких саженцев величие будущих деревьев, предугадать невероятное впечатление, которое они будут производить когда-нибудь, когда сам он уже покинет эту землю!

Когда я вышла на свет, солнце только-только скользнуло за крышу дома, затопив его розовато-оранжевыми лучами. И хотя я сгорала от нетерпения, я все-таки затормозила на секунду — поглядеть, как темный дом плывет в разноцветном сиянии. Я срезала путь — мимо фонтана «Амур и Психея», через аллею красных махровых роз леди Вайолет к черному ходу. Вестибюль был пуст, и я нарушила одно из главнейших правил мистера Гамильтона — побежала по каменному полу: в кухню, мимо стола миссис Таунсенд, заставленного пирогами и тортами, вверх по лестнице.

Дом стоял странно тихий, все уже собрались на концерт. Подбежав к позолоченной двери в зал, я остановилась, пригладила волосы, одернула юбку, скользнула внутрь, в полутемное помещение, и села у стены, вместе с другими слугами.

СПЛОШНЫЕ УСПЕХИ

Я и не думала, что в зале будет так темно. Я ведь никогда раньше не бывала на концертах, только однажды, когда мама взяла меня в Брайтон к своей сестре Ди, видела сценку с Панчем и Джуди. А сейчас окна были задернуты темными шторами, и зал освещался только принесенными с чердака прожекторами. Они горели желтым, подсвечивая сцену снизу вверх, окутывая выступавших странным мерцанием.

Сейчас была очередь Фэнни: она хлопала глазами и выводила трели, допевая последние такты модной песенки. Недотянув верхнее си, она заменила его скрипучим ля и была вознаграждена снисходительными аплодисментами публики. Фэнни жеманно заулыбалась и присела в реверансе, но кокетство не достигло цели: внимание зала было приковано к занавесу, который вспухал изнутри, обрисовывая нетерпеливые локти и коленки следующих артистов.

Фэнни спустилась с правой стороны сцены, а слева уже выходили одетые в тоги Эммелин и Дэвид. Они держали в руках три длинных шеста и простыню, которая тут же превратилась во вполне приличный, хоть и кривобокий, шатер. Актеры заползли в него на коленях, зрители зашикали, призывая друг друга к молчанию.

— Леди и джентльмены! — объявил голос из-за занавеса. — Сцена из Книги Чисел.

Одобрительный шепот.

— Вообразите, что вы перенеслись в древние времена, — продолжал голос. — Семья расположилась на ночлег на склоне горы. Брат с сестрой втайне обсуждают женитьбу другого брата.

Одинокие хлопки из зала.

— Брат мой, что же сделал Моисей? — звенящим голосом заговорила Эммелин.

— Нашел себе жену, — немного ломаясь, ответил Дэвид.

— Но она не из нас, — глядя прямо в зал, объявила Эммелин.

— Ты права, сестра, — согласился Дэвид. — Она — ефиоплянка.

Эммелин потрясла головой, изображая недовольство и озабоченность.

— Он взял жену не из нашего рода. Что же с ним будет?

Внезапно из-за занавеса донесся ясный звучный голос, усиленный не иначе как с помощью свернутой из картона трубки.

— Аарон! Мариам!

Эммелин старательно изобразила ужас.

— Это я — ваш Господь, отец ваш небесный! Подойдите к скинии собрания!

Эммелин и Дэвид послушно выбрались из шатра и вышли на середину сцены. Мерцающие лампы бросали тень на простыню.

Мои глаза уже привыкли к темноте, и по знакомым очертаниям я угадала некоторых зрителей. В первом ряду, среди привилегированных гостей, я различила мешковатый подбородок леди Клементины и украшенную перьями шляпу леди Вайолет. На пару рядов дальше смотрели спектакль майор с женой. Еще ближе ко мне сидел — нога на ногу — мистер Фредерик и, вытянув шею, внимательно следил за тем, что происходит на сцене. Я всмотрелась в его профиль. Что-то не так. В мерцающих лучах рампы его скулы проступили, как у мертвеца, а глаза отсвечивали стеклянным блеском. Глаза. Мистер Фредерик был без очков. Первый раз на моей памяти.