Страница 28 из 45
— А вечерком, в восемь часов, будешь ждать меня перед «Эль Минзох», — сказал Аввакум. — Я там живу. В отеле «Эль Минзох».
Услышав название этого отеля, Хасан тут же с быстротой молнии спрятал деньги в карман.
— Да будет воля аллаха, — прошептал он и, вскочив в такси, дал задний ход, чтобы занять удобную позицию для старта.
Одному аллаху ведомы тайные пути судьбы.
Дальше события развивались так.
Выйдя из бара, профессор Шеленберг недовольно сощурился, взглянул на солнце, уже клонившееся к Спартелю, надвинул на глаза соломенную шляпу и пошел широким шагом к улице, которая вела на пляж. Он пересекал наискось улицу Свободы несколько выше бельгийского консульства и, когда ему оставалось до противоположного тротуара всего лишь два-три шага, за спиной у него вдруг завизжали тормоза — казалось, какой-то вихрь вот-вот схватит его и понесет вверх или еще куда, но в этот миг чья-то сильная рука рванула его назад и пригвоздила к месту. Перед глазами профессора в одной пяди от тротуара бешено пронеслось такси. В открытом окне шофер ожесточенно тряс кулаком.
— Ваше счастье, сударь!
Шеленберг обернулся. Слева, у самого плеча, он увидел незнакомого человека.
Взгляд Аввакума скользнул по его усталому, пожелтевшему лицу и широко раскрытым, полным ужаса глазам.
— Ничего, — сказал Аввакум. — Обошлось.
Шеленберг приложил руку к сердцу и глубоко вдохнул воздух, как бы глотая его.
— Испугались? — усмехнулся Аввакум. Он взял его под руку и отвел на тротуар. — Вам нехорошо?
— Нет, ничего, — сказал Шеленберг. — Я просто рас терялся. — Он говорил по-французски, но с немецким акцентом, как бы в нос. — В сущности, я не растерялся» я нисколько не растерялся, — ни с того ни с сего добавил он. Потом спросил: — А вы откуда взялись?
— Я случайно оказался возле вас, — ответил Аввакум. — Переходил улицу, так же как и вы.
— Да, да, — задумчиво кивая головой, произнес Шеленберг, — допустим, что так оно и было! — Он опустил руку, и по его полным губам скользнула неопределенная усмешка. — Допустим, что так оно и было, — повторил он. — Но это ни на йоту не меняет положения. Вы спасли мне жизнь, уберегли от верной гибели! — воскликнул он, и у него вырвался низкий, гортанный смех.
— А может, только от легкой контузии? — Аввакум сдержанно улыбнулся. Этот тип явно что-то подозревает.
— От контузии или от смерти — профессор Шеленберг покорно вас благодарит, сударь, — воскликнул немец, протягивая Аввакуму руку.
— Не стоит, — сказал Аввакум. — Ничего особенного я не сделал. — Однако пожал ему руку. Тяжелая, влажная, расслабленная, она вызывала брезгливое чувство.
— Знаю, — сказал Шеленберг. — Вы просто выполни ли свой долг. — Он снова вдруг засмеялся. — Ну что ж, сударь, спасенному полагается угостить своего спасите ля. — Теперь уже он взял Аввакума под руку. — Видите ли, я ненавижу все эти заведения на Авенида д'Эспана, на бульваре Мохамеда. Слишком уж там шумно. Мне кажется, человек там должен испытывать такое чувство, будто он в кресле парикмахера. Стоит пошевельнуться, и на щеке кровь. На тебя смотрят сотни глаз — даже высморкаться нельзя как следует, Я предпочитаю маленькие заведения, вроде того, что возле парка Мендубии в Медине. Там и скумбрию можно съесть, и голубя, что самим господом богом положено. А главное, там все просто — тебе не кладут на стол десять пар ножей и вилок, которыми обязательно надо пользоваться. А вы, мой спаситель, какого мнения на сей счет?
Аввакум ответил, что у него на сей счет нет особого мнения, поэтому он предпочитает довериться вкусу господина Шеленберга.
— Вы, наверное, давно в Танжере? — спросил он. Профессор окинул его лукавым взглядом и покачал головой. Аввакум не мог понять, почему он на него так смотрит и почему качает головой. Казалось, он хочет сказать: «Тебе ли не знать, любезный, как давно я в Танжере». Вот так так! И вообще его взгляд, отдельные его слова подчас казались странными и вызывали недоумение даже у видавшего виды Аввакума.
Они проехали под аркой Гранд Сокко, свернули влево на улицу Хазбах и оказались между Сокко Шикко и парком Мендубия. Пройдя во дворик тихого кабачка, приютившегося в укромном месте, они выбрали стол у большого старого кипариса. Напротив клубилась пышная зелень Мендубии; торчащие на склонах холма крепостные пушки были похожи на пальцы приподнятой гигантской ладони.
Шеленберг заказал вино и жареных голубей.
Некоторое время они молча пили вино; первым заговорил Шеленберг.
— Такое со мной случается, наверное, уже в десятый раз — на меня вдруг наезжает машина. И должен признаться, мне это начинает надоедать, ей-богу! Вчера ночью кто-то подкрался к моей двери — я сразу почувствовал, что там кто-то притаился. Сейчас отопрет, думаю, отмычкой дверь и — бах, бах! Или тесаком в меня запустит издали, таким, у которого лезвие с двух сторон. Подобные попытки предпринимались и в моем родном городе, в Мюнхене — иду по улице, а они с балкона — бух! Цветочный горшок разбился позади меня на расстоянии полушага. Ужасно! Потому-то я и сказал вам, что мне все это начинает надоедать.
Было душно, однако у Аввакума по спине пробежали мурашки. То ли он сумасшедший, этот Шеленберг, то ли прикидывается сумасшедшим?
— Ваше здоровье! — поднял стакан Шеленберг. — Вы сегодня спасли мне жизнь, покорно благодарю!
Пил он много, залпом, да и на еду набрасывался с жадностью. Заказал себе еще голубя с жареным луком и изюмом.
— Не могу понять, кто же это гонится за вами на машинах и ночью околачивается у вас за дверью, — сказал Аввакум.
На сей раз Шеленберг высказал то, на что раньше лишь неясно намекал:
— Да будет вам! Вас посылают, чтобы вы меня охраняли, платят вам за это хорошие деньги, а вы еще спрашиваете! Не люблю, когда люди притворяются наивными.
— Верно, я действительно вас охраняю, — заметил Аввакум. — Бог тому свидетель: я здесь для того, чтобы вас охранять. Но для вас ведь не секрет, иной раз ох рана сама не знает, кого она охраняет и по какому случаю. Исполняет свои служебные обязанности, и только.
— Триста чертей! — рассердился вдруг Шеленберг. — И драный козел в придачу! Вы говорите слишком громко. Все вы, французы, ужасные крикуны!
— Это вам так кажется, — усмехнулся Аввакум. — Разве вы не замечаете, что я говорю шепотом? Если кто из нас кричит, так это вы.
— Может быть, — ответил Шеленберг. — И вы не удивляйтесь — у меня в последнее время стали пошаливать нервы. Особенно после того, как я решился на этот шаг, дьявол его возьми! За ваше здоровье, сударь! Я пью за ваше здоровье и завидую вам, ей-богу! Профессор Шеленберг вам завидует. Я — инженер-электрик, физик-исследователь, еще совсем недавно преподавал квантовую механику в Мюнхенском университете. Но год назад мне сказали: убирайтесь-ка подобру-поздорову, господин Шеленберг! Нам осточертело каждый месяц принимать петиции с протестами против вас. Правда, петиции от всяких там бродяг, негодяев, коммунистов, тем не менее, тем не менее… Вы прекрасно знаете, что поляки осудили вас на пятнадцать лет тюрьмы за какие-то там преступления в Освенциме, и некоторые наши студенты… сами понимаете… вы ведь патриот, большой патриот!.. Бог ты мой, разумеется, понимаю, как не понимать! Если это в интересах восстановления спокойствия в университете, извольте, вот вам моя отставка! И вот я уже год вне университета, без лаборатории. Разве может не болеть душа? Без моих миллионов электроновольт я — ничто, пустое место, вы же понимаете? Нет ни соотношения неопределенностей, ни симметрии античастиц, ни спинов, и вообще нет уже ничего на свете! Пребываю в небытии.
Ну хорошо, я не единственный, кто пребывает в небытии, не так ли? Хуже другое — в этом мире появились зловещие тени: вот уже год, как они меня преследуют! Агенты все тех же поляков норовят похитить меня, чтоб я отсидел свои пятнадцать лет. Вы меня поняли? Меня приговорили к пятнадцати годам за то, что в свое время я что-то такое сделал в Освенциме — придумал аппаратик, способный превращать человеческий организм в пепел. Человек среднего веса — две горсти пепла. Верно, я это сделал. Приказали мне — и я сделал! Попав в армию, инженер-электрик должен ведь чем-то заниматься. Вы — француз, вам этого не понять! Раз тебе приказано — разбейся в лепешку, но сделай!