Страница 3 из 58
Костюмом он ничем не отличался от своих соратников, но довольно было взглянуть на него, чтобы признать в нем атамана.
Невысокого роста, широкоплечий и коренастый, он прежде всего производил впечатление силы, а стоило увидеть его взгляд, чтобы понять и ту неукратимую силу, которая могла подчинить себе волю буйной ватаги.
Мещанинишка немного преувеличил, сказав, что из глаз его сыпались искры: в них горел неукротимый пламень. Красивое лицо с правильными чертами, слегка тронутое оспиными рябинами, с короткими усами и высоким лбом было бы обыкновенно, если бы не глаза, в которых чувствовалось присутствие какой-то сверхъестественной силы.
Разин отвернулся, что-то молвив своим удальцам, и толпа очнулась и загудела. Не бойся она воевод и стрелецкого войска, она бы разразилась восторженным криком.
Словно чувствуя это, Разин небрежно поправил на голове баранью шапку и снова ласково оглянулся на толпу.
— Вот он, сокол-то наш! — восторженно крикнул полупьяный казак. — Здрав будь, батько!
— И ты, сынку! — громко ответил Разин и, приняв гордую осанку победителя, а не несущего повинную, вошел в приказную избу в сопровождении четырех своих есаулов.
Князья Прозоровский и Львов важно сидели на своих местах за длинным столом, опершись на свои палки.
Разин вошел, снял шапку и поясно поклонился воеводам.
— Челом бьем на здравии! — сказал он.
— Милости просим! — ответил Прозоровский. — С чем пришел, сказывай!
Разин вынул из-за пояса булаву — символ своей власти, взял из рук есаула бунчук, положил их на стол и, снова поклонившись, проговорил:
— Мы бьем челом великому государю, чтоб великий государь пожаловал нас, велел вины наши нам простить и отпустить нас на Дон! А что мы с повинной идем, тому в знак принесли мы пушки: пять медных и шестнадцать железных, да пленных своих, что в боях забрали. На том челом бьем!
Прозоровский встал и сказал Разину:
— Государь, по своему милосердию, вины ваши с вас снял и позволил вас на Дон отпустить. Только допрежь вы должны свои морские струги отдать. Мы вам легкие в обмен дадим.
— Ваша воеводская воля! — смиренно ответил Разин.
— И еще заклясться должны, что больше на Руси воровским делом заниматься не будете, а станете царю прямить!
— Мы и так супротив царя не шли!
— Ну, Господь с вами. Государь вас милует, а что сделаете впредь, то и теперешнее помянется!
На этом и кончилась церемония. Воеводы встали со своих мест и вместе с Разиным пошли осмотреть пушки и пленных.
— Да неужто тут и все пушки? — удивился князь Прозоровский, увидя всего двадцать одну пушку.
— По моему взгляду, до сорока пушек было, — сказал Львов.
Разин нахмурился и взглянул на воевод исподлобья.
— Всех пушек отдать не можно, — ответил он угрюмо, — как пойдем по степи от Царицына до Паншина, пушки и нам нужны станут. Всякий народ там гуляет. В Паншин прибудем и пушки отошлем!
Воеводы переглянулись, но они стояли в тесном кругу казаков и промолчали.
— А что же служилых людей не отпустили?
— А нешто мы их держим. Пущай идут. А неволить не можем!
Кругом послышался сдержанный смех.
— Вы вот все меня спрашиваете, а небось выкупа за Сехамбета я еще не получил, а молодцы с меня спросят! — резко заговорил Разин. — А ты, князь, мне еще слово давал!
Князь Львов вспыхнул:
— Мухамед тута и тебе казну принес. Можешь не опасаться!
— Ну, будет! — примирительно произнес князь Прозоровский. — Ты вот что! — обратился он к Разину. — Отбери молодцов, что к тебе ближе, да идите ко мне на пир честной. Всем надо пир справить!
Разин поясно поклонился князю:
— Спасибо за честь! А вы, князья-воеводы, не откажитесь на скудном подарочке нашем. Челом бьем вам!
Лица воевод просветлели. Казаки стали подносить им дорогие ткани персидские, оружие в окладах, халаты, шали и седла.
— И вы, милые, подходите! — крикнул весело Разин стоящим поодаль дьякам и подьячим и наделяя кого куском материи, кого саблей, кого халатом.
— А и награбили, удалые молодчики! — добродушно уже усмехаясь, говорил Прозоровский.
— Всего было! — ответил Разин.
День окончился пированием у князя Прозоровского. Воеводы напились с Разиным, хлопали его по плечу и говорили:
— Пошалил, Степан Тимофеевич, и будет! Теперь царю правь, а мы за тебя во как царю отпишем!
— Спасибо на добром слове. Мы все хотим честью, — отвечал Разин, — надоело разбойство это. Казна есть! А мы царю-батюшке всегды прямили. Теперь ему островами поклонимся, что на море взяли.
— Так, Степан Тимофеевич, так!
— Здоровье царя-батюшки!
— Теперь ты ко мне на пир! Мой черед, — лепетал князь Львов.
— К нам, на струги, милости просим! — отвечал Разин.
А тем временем по всей Астрахани рассыпались удалые казаки, наполнив царевы кабаки и тайные рапады. Не считая, они сыпали из карманов деньги, братались с мещанами, посадскими и стрельцами, и скоро пьяное веселье разлилось по всем улицам и площади.
— Гуляй, казацкая душа! — орал пьяный казак, обхватив за шеи двух посадских. — У нас, братики, так: пей, пока ноги держат! Заливай! Грицько, ты куда, вражий сын?
— А туточко, бают, девчины есть! — ответил на бегу другой казак.
— А и мы ж з ним!
На базаре у канавы, распивая огромную баклагу, стрелец говорил с казаком:
— И пойду я к вам. Ей-Богу, пойду! Здесь что. Жрешь толокно, денег не дают, а службу неси. Ну их!
— Пожди трохи, — отвечал казак, — мы еще с батькой назад придем, тогда иди!
— И пойду! Вот тебе крест!
— Тогда и иди! — твердил казак.
Уже небо вызвездило и месяц поднялся, когда казаки вернулись на свои струги. Пьяного Стеньку внесли на его «Сокола» и под дружные удары весел отчалили от пристани.
— До завтра, молодцы! — кричали им с берега.
— Да завтра! — отвечали казаки.
Струги тихо поплыли по озаренной луною реке, и скоро среди ночной тишины до города донеслась дружно подхваченная песня:
Песня росла, ширилась, а потом стала доноситься глуше и глуше и замерла… Полупьяный народ стоял на берегу словно зачарованный. Песня взволновала всех; в ней слышались воля, молодечество, бесшабашная удаль.
Сидят все словно в остроге, прикрепленные к дому, к лавке, к молодой жене, а те соколы — никого не знают. Весь свет для них!..
— Эх, и житье привольное! — громко выкрикнул пьяный ярыжка, и в толпе ответили ему сочувственным вздохом.