Страница 34 из 95
Если появление портрета графа на Александрийском столпе вполне объяснимо, то странная развязка, последовавшая за его небывалым взлетом в России, ставит в тупик. Пожалуй, никто не имел такого влияния на государя, как этот бывший миланский аристократ. Ничтоже сумняшеся, он добился титула российского графа; а после женитьбы на графине Скавронской, которая, по словам современников, была «прекрасна собою» и имела «добрую душу и чувствительное сердце», перед ним распахнулись двери всех домов блистательного Петербурга. Позаботился Литта и о своих близких. Французские рыцари, его друзья, были назначены на высокие посты: де ла Хусайе — начальника канцелярии ордена, а де Витри — директора пенсионной палаты госпитальеров. Да и родной брат Юлия Помпеевича, папский нунций Лоренцо (или попросту Лаврентий), получил свою, не вполне понятную, но весьма доходную должность не без его участия.
Как ни странно, именно Лаврентий (поистине роковое имя для российской истории!) невольно оказался причиной политического краха своего брата. К такому выводу пришел Владимир Александрович Захаров — историк и литературовед, старший научный сотрудник МГИМО, автор более тридцати работ по истории госпитальеров, бывший сотрудник Посольства Суверенного Мальтийского ордена в Российской Федерации и, «до кучи», один из старейших участников Российского монархического движения.
В руки ученого случайно попали три письма, полученных Лоренцо Литтой в Петербурге. Первая записка, написанная на латыни от имени Папы, но без его личной подписи, была вполне невинной. Простая благодарность императору за то, что предоставил архиепископу Станиставу Сестренцевичу право носить кардинальское облачение.
Вторая, датированная 20 января 1799 года, тоже написана от имени Пия VI — и на ней тоже нет его подписи. Записка была направлена из некоего монастыря под Флоренцией. Озаглавлена она весьма таинственно — «Pro Memoria», и часть ее текста зашифрована. Впрочем, ученым удалось разобрать, что это не что иное, как советы нунцию Лаврентию об особой осторожности, которую следует применять в разговорах с Павлом I об Ордене.
Несмотря на то, что в обоих документах отсутствует подпись Его Святейшества (а также его печать), ученые никогда не сомневались — обе записки составлены лично Папой. Но стал ли писать их человек, который к этому моменту был настолько болен, что даже не вставал с постели? Владимир Захаров убежден: документы — дело рук архиепископа Одескальчи, флорентийского нунция, который неотлучно находился подле умирающего понтифика. Он никогда не был замечен в особых симпатиях к российскому приорству и абсолютно не одобрял решения о «снятии» Гомпеша: «Следовало не только полностью доказать предъявленные Великому Магистру обвинения, но также, прежде чем приступать к лишению его сана, необходимо было предъявить значительное количество доказательств его вины, а также иметь зрелость суждений и, кроме всего прочего, надо было получить согласие представителей всех «лангов». Та поспешность, с которой Российское Великое Приорство приступило к действию, которое могло совершаться исключительно по решению Апостольского Престола, не могла не удивить Его Святейшество… Следует отметить, что благородная решимость постоять за честь и достоинство Ордена вселила слишком большое усердие в души рыцарей, составляющих Российское Великое Приорство, и они, не удовлетворившись смещением настоящего Великого магистра и не дождавшись ответа Его Святейшества, провозгласили нового Великого магистра.
Подобное быстрое развитие событий не могло не опечалить душу Его Святейшества. Он убежден, что Его Величество Император Всероссийский, оказывая свое высочайшее покровительство Иерусалимскому Ордену и удовлетворяя просьбу рыцарей, составляющих Российское Великое Приорство, не имел в своих чистых помыслах ничего, кроме намерений защитить их права, подтвердить их полномочия и возродить былую мощь Ордена.
С другой стороны, Его Святейшество не может забыть о правах, принадлежащих Апостольскому Престолу на монашеские ордена, правах, возлагающих на него ответственность перед всем миром и в том числе перед членами Ордена, перед правителями государств, в которых находятся его члены, — ответственность за любое действие, ущемляющее права Святого Престола, или противное Уставу самого Ордена. Итак, будучи не в состоянии одобрить или, по меньшей мере, обойти молчанием все действия, совершаемые Российским Великим Приорством, Его Святейшество вынужден напомнить членам, его составляющим, о необходимости их подчинения Святому Престолу, от которого они зависят, согласно Уставу, а также настоятельно им указать, насколько они уклонились от Устава Ордена, как в случае с провозглашением Великим Магистром Его Императорского Величества… Они не должны также забывать о декрете Григория XIII от 1589 года, по которому было установлено, что впредь только Святому Престолу будет принадлежать право решать судьбу Великого магистра Ордена, сколь бы тяжелы ни были его поступки, и что по этому поводу не может быть никакой обиды… Исходя из этих соображений, Его Святейшество должен был бы передать священную истину своему высокому окружению, если бы он санкционировал акции, предпринятые недавно Великим Приорством Российским».
Была и третья записка, датированная 16 марта 1799 года. Ее флорентийский нунций тоже отправил Лоренцо Литте, якобы по указанию Папы: «В довершение к тому, что Великий магистр Гомпеш незаконно был низвергнут из сана, новым Великим магистром Ордена был провозглашен Российский Император… Апостолические постановления оставляют за Святым Престолом исключительное право судить о личности Великого магистра, равно как и определять статус Ордена, в котором устанавливаются точные и неизменные правила, касающиеся избрания предстоятелей Ордена, изменить которые может только Папа».
Историк убежден — папа не имел ровным счетом никакого отношения к этому документу. Как, впрочем, и к двум предыдущим — водоворот интриг, закрутившихся вокруг русского императора, был вполне способен исторгнуть из недр своих провокацию и не такого масштаба. Но в России не стали подвергать «папские» послания экспертизе. Содержание пакета стало известно канцлеру Безбородко намного раньше, чем он попал к адресату. Есть сведения, что пакет вскрыли еще в Вене, — во всяком случае, в Петербург он попал с надломанной печатью. Скорее всего, о содержании бумаг здесь уже знали. Тридцатипятилетний граф Федор Васильевич Ростопчин, директор коллегии иностранных дел и великий канцлер Мальтийского ордена не замедлил доложить обо всем Павлу. Рассказ изобиловал зловещими подробностями — мол, братья Литта злоупотребляли интересами Ордена, использовали его в корыстных целях, возводили препоны на пути к утверждению католичества в России… Император впал в ярость. 18 апреля 1799 года Лоренцо Литта лишается должности главного капеллана, а еще через двадцать дней его высылают из России. В тот же день, 9 мая, Павел I подписал указ, по которому все решения католической церкви в России могут приниматься «…без всякого постороннего влияния папских булл и посланий, кои, тем менее, считаем Мы нужными, что самая власть, от коей они проистекают, по настоящему положению обстоятельств, пребывает в не действии». 19 мая нунциатура была ликвидирована.
Лишенному звания Джулио Литте также было предписано покинуть столицу. Вместо него лейтенантом Великого магистра назначили графа Салтыкова, а великим канцлером Ордена — Ростопчина. Ставленник последнего, Сестренцевич стал великим капелланом Державного Ордена вместо Лоренцо Литты. Современники отмечают, что митрополит успел-таки у отъезжающего нунция купить роскошное епископское облачение, в котором и стал служить в Приоратском храме Святого Иоанна Иерусалимского…
…В начале марта 1801 года граф Федор Ростопчин получил от Павла депешу: «Вы мне нужны. Приезжайте немедленно. Павел». Ростопчин, не медля, отправился в путь, но застал государя уже мертвым…
Михаил Илларионович Кутузов, будущий командующий русской армией во время Отечественной войны 1812 года, рассказывал графу Ланжерону: «Мы сидели 11 марта вечером за ужином у Императора. Нас было двадцать человек за столом. Он был очень весел и много шутил с моей старший дочерью, придворной фрейлиной. После ужина он беседовал со мной. Посмотрев в зеркало, которое неверно показывало, он, смеясь, сказал: „Удивительное зеркало, когда я смотрюсь в него, мне кажется, что у меня шея свернута…“»