Страница 20 из 95
Во время русско-турецкой войны российский флот базировался в Эгейском море на острове Парос, чтобы держать под контролем вотчину своего врага — Восточное Средиземноморье. И когда на Государственном совете в ноябре 1770 года граф Алексей Орлов докладывал об итогах первых двух лет войны, он подчеркивал выгодное положение не Мальты, а именно островов Греческого архипелага, с которых «можно получать все пропитание». Более того, через несколько месяцев, в том же Государственном совете, при обсуждении условий заключения мира с Турцией Орлов категорично выступил против желания Екатерины II приобрести в собственность России один из островов архипелага в качестве базы для военного флота. Он аргументировал это тем, что «из-за него продолжится война с турками и Россия вовлечется в распри с христианскими государствами. Причем, в архипелаге нет острова, гавань которого не требовала бы сильных укреплений и средств для его удержания. Укрепления эти будут стоить больших денег, которые не возродятся торговлею, ибо торговля так же выгодно может производиться Черным морем в Константинополь». Императрица ответила, что «приобрести остров она желает более для того, чтобы турки всегда имели перед глазами доказательство полученных Россиею над нею преимуществ и потому были бы умереннее в своем поведении относительно ее. С другой стороны — для восстановления нашей торговли там и также для доставления пользы нашему мореплаванию. Однако она не хочет, чтобы эти ее желания были препятствием к заключению мира».
Увы, Россия так и не стала обладательницей территории ни в Эгейском, ни в Средиземном морях. Екатерина даже серьезно намеревалась воплотить свою идею в жизнь и искала поддержки в этом других государей. В русско-турецкой войне еще не была поставлена точка. И 19 января 1771 года она обратилась к прусскому королю Фридриху II: «Остров, требуемый мною в Архипелаге, будет только складочным местом для русской торговли. Я вовсе не требую такого острова, который бы один мог равняться целому государству, как, например, Кипр или Кандия, ни даже столь значительного, как Родос. Я думаю, что Архипелаг, Италия и Константинополь даже выиграют от этого склада северных произведений, которые они могут получить из первых рук и, следовательно, дешевле». Ее поддерживал и боевой адмирал Спиридов, чьи корабли уже базировались на Паросе. Правда, его рассуждения, возможно, в преддверии мира, были совсем не адмиральские. «Ежели бы, — писал адмирал, — англичанам или французам сей остров с портом Аузою и Антипаросом продать, то б, хотя и имеют они у себя в Мидетерании свои порты, не один миллион червонных с радостью бы дали».
Впоследствии вопрос о передаче России одного из островов Греческого архипелага все же ставился на мирных переговорах с турками. Однако, вполне ожидаемо, натолкнулся на яростное сопротивление и, в итоге, с повестки дня был снят…
Но еще задолго до объявления мира Россия продуманно выстраивала против врага «второй фронт», дипломатический. На одном из кораблей эскадры адмирала Спиридова, вошедшей в Средиземное море, находился человек, державшийся особняком и к экипажу отношения не имевший. Происходил он из древней венецианской знати, но находился на службе в Министерстве иностранных дел Российской империи. Это был маркиз Кавалькабо, ставший с января 1770 года первым российским поверенным в делах на Мальте. От «первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел» графа Никиты Ивановича Панина он получил подробные инструкции, в которых были даны указания «вручить Гроссмейстеру (Великому магистру) два письма Императрицы и стараться склонить его к вооруженному содействию России против Турции, выставляя на вид, что Орден Святого Иоанна Иерусалимского в самых обетах своих объявил постоянную войну неверным».
Легко, конечно, сказать «склонить». И Никита Иванович, и сама Екатерина II хорошо понимали, какая это непростая задача. «Языки, состоящие из подданных Бурбонских домов, — инструктировал далее Панин, — потребуют осмотрительности с вашей стороны. Вы разъясните им со всей осторожностью истинные причины войны, представляя их лишь временным настроением их двора, увлеченных Министром (французским руководителем МИД герцогом Шуазелем. — Е. М.), действующим так из личных видов и, может быть, принужденным так действовать, чтобы стать необходимым. Вы заметите при том, что большое расстояние, разделяющее оба государства, делает невозможным какие-либо непосредственные столкновения между ними, и что Франция, в прежних войнах Турции со своими естественными и исконными врагами, держала себя с приличными для такой нации достоинством и деликатностью…»
16 января 1770 года маркиз Кавалькабо вручил Великому магистру Маноэлю (Эммануилу) Пинто де Фонсека свои «верительные грамоты» — два письма российской императрицы. В одном из них Екатерина выражала благодарность Гроссмейстеру за радушие, что было оказано ее морским офицерам, посланным на обучение. Во втором — просила оказать такой же благосклонный прием прибывшей эскадре и маркизу Кавалькабо. Россия со своей стороны будет за это помогать Ордену в его экспедициях. И хотя Пинто был португальцем, а не французом, от которых граф Панин опасался противодействия, расчет русских дипломатов все-таки не оправдался.
Великий магистр созвал капитул, чтобы изложить ему предложения русской императрицы. А тот, в свою очередь, назначил для подробного рассмотрения специальную комиссию. Намеренно так произошло или нет, но возглавил ее явно не симпатизирующий России вице-канцлер Магаленц. Не прошло и суток, как Пинто получил от него, а затем вручил российскому поверенному весьма дипломатичное ответное послание Екатерине II. Из него ясно следовало, что Орден в военных экспедициях против Турции Россию поддерживать не будет. «Если бы нам можно было следовать одному влечению сердца, — деликатно объяснялось в письме, — то мы естественным движением души, без рассуждения, с радостью воспользовались бы случаем, который кажется нам вполне сообразным с нашим статусом, но нас удерживает то, что державы решили сохранить строгий нейтралитет, что мы видим из их распоряжений ко всем портам и, в частности, портам Сицилии, которой мы обязаны оказывать особое внимание, а еще более в положительных представлениях, сделанных Вашему преимуществу, держаться той же политики».
Сей образец дипломатичной витиеватости Великий магистр постарался скрасить большим обедом, устроенным в честь маркиза Кавалькабо. Но в беседе с ним дополнительно подчеркнул невозможность ведения орденом боевых действий на стороне русских. Флот на стоянку и ремонт, однако, принимать согласился, но не более четырех кораблей одновременно…
Как и предсказывал Панин, рыцари из влиятельного французского языка начали активно интриговать против российского посланника. И жизнь его в первые годы на острове была совсем не сахар. Он откровенно жаловался в посылаемых в Санкт-Петербург депешах на вседозволенность французам. «Здесь царствует анархия, — писал Кавалькабо. — Гроссмейстер приказывает, а французы его не слушаются; но он не может ни наказать их, ни даже сделать им замечание, потому что он, во что бы то ни стало, все спускает этой нации».
Однако еще полбеды, если бы все ограничивалось словами и распространением антироссийских настроений. Страдало дело. Когда, например, адмирал Спиридов дал маркизу задание заготовить для экипажей его эскадры несколько тысяч пудов сухарей, то «антирусист» Магаленц сделать этого не позволил. Мол, не собирается он повторять ошибок тосканского великого герцога, что «предоставил слишком много удобств русским кораблям», и заслужил недовольство французского, австрийского и сицилийского дворов.
Но кто, собственно, сказал, что посольская служба проста и состоит из одних удовольствий? Невзирая на прохладную вокруг него обстановку в жарком мальтийском климате, маркиз Кавалькабо одно за другим все же выполнял нужные ему и, главное, России дела. Направленные Екатериной морские офицеры с большой для себя пользой стажировались у опытного орденского морехода, графа Мазена. Кавалькабо сумел найти к нему такой подход, что капитан купил на личные деньги корабль, вошел в состав русского флота и сражался до самого конца войны. Вместе с Алексеем Григорьевичем Орловым дипломат «провернул» еще одну важную операцию. Граф передал около сотни алжирцев, плененных русскими моряками, в распоряжение Ордена, чтобы тот обменял их на христиан, попавших в рабство к северо-африканцам. Великий магистр в знак благодарности предложил послу поставить на ремонт в мальтийский док российское судно «Ростислав».