Страница 21 из 78
Но больше всего меня убивали ее поэтические опыты. Дело в том, что на старости лет бабулька вдруг открыла в себе талант рифмоплетства (по крайней мере, она думала, что это талант). Она начала строчить стишки к каждой мало-мальски значимой дате: к дням рождения родных и знакомых, к годовщинам смерти… До сих пор с содроганием вспоминаю, какие вирши она слагала в мои дни рождения. Писалось все это на открытке, а затем неизменно зачитывалось вслух во время праздничного застолья при скоплении гостей (на этом настаивала сама поэтесса). Я была готова провалиться сквозь землю от неловкости за нее; мне казалось, что все мои друзья ржут исподтишка и крутят пальцем у виска. Бабушка с пафосом читала что-нибудь вроде:
– В этот день родилась наша зоренька ясная, внученька прекрасная… – А потом начинала сама же рыдать от нахлынувших чувств – где-то на второй-третьей строфе.
Хуже всего было то, что иногда бабушка посылала свои стишки в местную газету. О, как я мучилась и страдала из-за того, что у нас с ней одна фамилия! До поступления на журфак и переезда в Москву я активно сотрудничала с нашей городской газетой, мои статьи часто появлялись даже на первых полосах. И тут вдруг за подписью «Монакова» в том разделе, где принято поминать покойников, помещается шедевр типа: «Помяните тихим добрым словом мужа моего, сердце мое… Не зарастет тропинка к его могилке, протоптана она слезами несчастной жены, и сыновей, и внуков…» Противно, если учесть, что при жизни деда они с бабушкой, прости господи, просто-таки ненавидели друг друга: тот запросто честил бабушку паскудой и сволочью, а та не оставалась в долгу, обзывая его подлецом и скотиной…
А с другой стороны, мне всегда было бабушку жалко. Со старшим сыном, то есть с папой моим, у нее отношения никогда толком не складывались, они вечно ругались по пустякам.
Младший же, любименький сыночек, мой дядя, был настоящей свиньей. Жил вместе с женой и дочкой в бабушкиной квартире, прожирал и пропивал всю ее пенсию, с работы его вечно выгоняли… Я не любила своего дядю и считала его быдлом (ох, прав был дедуля, говоря, что русским людям не хватает индийского чувства почтения к старшим и к родственникам).
Именно поэтому я ненавидела всеми фибрами души эти обязательные походы к бабушке во время моих побывок в родном городе. Но всякий раз я неизменно покупала тортик, коробку конфет, подарок двоюродной сестре и тащилась как на заклание – исправно отвечать на одни и те же вопросы об «этой своей Москве», как они с видимым пренебрежением говорили.
Меня усаживали на диван в большой комнате, и бабушка сразу же начинала охать и причитать:
– Ох, похудела-то как в этой своей Москве!
Дядя принимался наставлять меня:
– Замуж-то не вышла еще там, в этой своей Москве? Смотри мне, чтоб не выбирала никакого нового русского или артиста! Выходи только за простого, рабочего парня – такого, как я! (А я думала: не дай бог за такого, лучше уж вообще никак…)
Его жена жадно спрашивала:
– А сколько ты в этой своей Москве получаешь?
Их дочь и, собственно, моя кузина глупо стеснялась и пряталась за спинку дивана (семь лет девице, скоро замуж выдавать!).
Весть о моем предстоящем замужестве бабушка восприняла именно так, как я ожидала: начала рыдать и причитать. Причем самое ужасное, что к тому моменту, когда я официально преподнесла эту новость, ей об этом уже доложили какие-то доброжелатели – кажется, соседи по даче. Всегда поражалась скорости распространения слухов. По дороге информация обрастает все новыми и новыми подробностями и в конце превращается в банальную сплетню. Уж не знаю, каким образом эти дачники, которых я никогда в жизни в глаза не видела, были в курсе предстоящих изменений в моей личной жизни, но бабушка разобиделась вусмерть: решила, что я собиралась утаить от нее столь важное известие. В общем, без слез и стенаний не обошлось, как я и предвидела. Бабушка периодически бросала на фотографию моего возлюбленного (должна же я была предъявить жениха) скорбные взгляды и с горьким пафосом восклицала:
– Ох, Санни, Санни, что же ты наделал, что ты натворил!.. (Отчего меня начинало буквально тошнить.)
Короче, понятно, что родственнички отнюдь не придали мне бодрости духа; я начинала нервничать все больше и больше. Кроме того, куча справок, которые предстояло собрать для замужества, не давала мне покоя. Все было так непросто… Периодически я срывала зло на Санни, который был абсолютно ни в чем не виноват. Бедный, как он выносил меня, как терпел в тот период? Я цеплялась к нему из-за всякой ерунды…
Как-то, во время очередного припадка пессимизма, я отправила ему глупейшую в мире эсэмэску:
«Ты меня любишь?» (В тот момент мне было необходимо это знать.)
Ответ:
«А ты сама как думаешь, люблю или нет?»
Я ему:
«Вот ты мне и скажи!»
Он:
«Конечно же я не люблю тебя. Не пиши мне больше и никогда не звони!»
Не помню, что последовало за этой его эсэмэской – возможно, я даже рухнула в обморок. Помню только, что после моего десятиминутного молчания Санни испуганно перезвонил и обнаружил, что я бьюсь в истерике.
– Дурочка!!! – взволнованно заорал он. – Я же пошутил!!! Почему ты плачешь???
– Шутки у тебя идиотские… – ответила я сквозь слюни, сопли и слезы.
– А вопросы у тебя не идиотские? «Любишь или нет?» Ты же прекрасно знаешь, что я тебя люблю больше жизни…
Затем мы с ним торжественно помирились: он взял с меня клятвенное обещание больше не плакать; я потребовала от него заверений, что он больше никогда в жизни не будет так жестоко шутить со мной… Успокоенная, как ни в чем не бывало, я отправилась пить кофе и снова радоваться жизни…
Как там в мультике про моего любимого Карлсона? «А-ля-ля-ля, а-ля-ля-ля, я сошла с ума… Какая досада!»
Суета сует
Запись в дневнике, сентябрь 2006 года
Ура-а-а!!! У меня наконец-то есть первая справочка! Да, да, да, да, да!!! Это – нотариально заверенное согласие моих родителей о том, что материальных и других претензий они ко мне не имеют и против моего выезда за границу не возражают. И пусть справка пока всего одна, но ведь начало все равно положено! Даст бог, и дальше все хорошо пойдет…
Я хорошо помню процесс получения этого своего первого документа для Индии. Просидели с родителями у нотариуса больше двух часов. Я все опасалась, найдут ли мама с папой общий язык, после развода они практически не общались, как бы не сцепились сейчас… Но они ничего так, нормально разговаривали.
– Ты на свадьбу-то к дочери поедешь? – спросила мама.
– Нет, откуда у меня такие деньги, там только на билет сколько бабла надо!.. – привычно вздохнул отец.
Вечно он ноет, что у него денег нет, сколько себя помню. На самом деле просто человек не хочет работать во всю мощь, ленится, ему удобнее быть, как все. Никогда в жизни за границей не был и вряд ли уже туда попадет, слаще морковки ничего не ел, единственная радость в жизни – выпить пива с друзьями по пятницам да на охоту в выходные съездить. Я ясно видела, что читалось в тот момент в мамином взгляде: «На твоем месте, скотина, я бы лучше по уши в долги влезла, но деньги на свадьбу нашла!» Да какое там… Проще отмахнуться – мол, денег нет!
– А ты поедешь, что ли? – недоверчиво спросил он маму.
– Конечно, поеду, – с достоинством ответила она. – Все-таки в первый раз дочь замуж выдаю… Событие, как-никак.
Гляжу – у папашки челюсть так и отвисла, а в глазах цифры замелькали: подсчитывать уже начал мысленно, во сколько ей эта поездочка обойдется.
Они с бабушкой горазды деньги в чужом кошельке считать! Причем если у остальных денег больше, чем у них, то значит, все они жулики и воры. Они и на мамин счет тоже языки частенько чешут, я знаю… А то, что она пашет как вол, с утра до ночи, три года в отпуске не была – это в расчет не принимается…
Отец вообще совершенно искренне полагает, что это он нас с сестрой воспитал и вырастил. Ну, если считать воспитанием его алименты на Дашку, то, быть может, он и прав… Помимо же этих обязательных ежемесячных жалких выплат, мы с ней ни копейки от него в жизни не видели.