Белый аист

— Я обещала Володе, что ты сама её прооперируешь! Ведь ты не откажешь, мамочка? Понимаешь, здесь просто дело чести. А то он подумает, что я просто хвастаюсь. И Мария Петровна… Знаешь, как ей хочется жить…

Мать приподняла её голову с колен.

— Давай-ка спать, девочка, — неожиданно проговорила она. — Как все-таки я устала.

Лицо матери и в самом деле казалось утомлённым и словно постаревшим…

За окном тихо и грустно. Где-то очень далеко, на тёмном небе тлеет последняя лиловая полоска позднего заката.

Заснуть невозможно — она лежит с открытыми глазами. Странно и непонятно всё складывается. Думалось, что прошлое уже не волнует, забылось, боль утихла, и вот снова…

Неужели до сих пор она продолжает любить человека, давно ушедшего из жизни? Иначе почему так остро вспыхнула обида, а память вернула минувшие дни.

Муж… Любимый, родной человек! Вот он стоит перед ней, высокий, чуточку растерянный, в накинутом на плечи макинтоше, с чемоданчиком в руке. Он уходит навсегда! Свой уход он объясняет просто и кратко — полюбил другую женщину… А она? Нет, она не расплакалась, не остановила его, не пыталась удержать и расспрашивать! Она лишь прикусила до крови губу да погладила ручонку спящей в кроватке дочери.

А потом… В ту дождливую ночь, не зная, куда девать себя от тоски и горя, она забрела в клинику. Долгий разговор произошёл у неё в ту ночь с ведущим хирургом. Незадолго до этого Кондратий Степанович получил извещение о гибели своего младшего сына Петра и твёрдо решил уйти на фронт..

— Моё место, матушка, там, — сурово заявил но. — А это… — он сделал широкий взмах рукой. — Это оставляю всё на вас. Запомните, наша клиника на особом положении. Теперь здесь госпиталь — значит, тоже фронт.

Будто не замечая её глаз, страшных и неподвижных, промокшего до нитки жакета и туфель, облепленных грязью, он заставил её надеть белый врачебный халат и в торжественном молчании повёл по палатам. Он задерживался у каждой койки, словно с рук на руки передавал каждого человека. Он молча давал понять, что она в ответе за жизни этих людей и должна забыть своё маленькое горе ради всеобщего, неизмеримого.

Лекарство, прописанное старым другом, оказалось сильно действующим. Не оставалось свободного часа для личных дел и тяжёлых раздумий.

Гибель мужа па время снова заставила пережить немало трудных минут, а затем всё забылось, потускнело и осталась лишь лёгкая грусть об утерянном счастье.

Увидя «новенькую», Галина Ивановна вдруг растерялась. Оказывается, достаточно было той далёкой и единственной встречи, когда-то ночью, в вестибюле, чтобы память навсегда сохранила эти тонкие нежные черты лица.

Да, она врач! В палате лежит больная, ожидающая её помощи! Но что поделаешь? Она тоже человек, обыкновенный человек с присущими ему слабостями. И сердце у неё женское, памятливое и обидчивое.

Ну что же! Хирургов в клинике достаточно!.. А как быть с Агничкой?

Галина Ивановна была ошеломлена и испугана признанием дочери. Как мать, она сразу поняла, что для девушки наступила самая светлая и беспокойная пора юности. Рассказать дочери о прошлом, потребовать не встречаться с сыном той, другой… Нет! Она не могла, не имела права на такую жестокость. Сама она испытала беду… и подвергнуть такой же беде дочь?

А если всё же попытаться, пересилить себя, заглушить боль и брезгливость? Операция предстояла серьёзная и долгая, и кто знает, как поведёт себя ожесточённое, обделённое любовью сердце? А вдруг дрогнет рука?

Галине Ивановне казалось, что она попала в заколдованный круг, из которого не видела выхода. В отчаянии она повернула голову в сторону спящей дочери, стараясь разглядеть в полутьме её лицо. Девушка дышала ровно, спокойно и, кажется, чему-то улыбалась во сне.

Это был самый удобный момент провести Володю повидаться с матерью. Начался тихий час, а хирурги готовились оперировать Терентьева.

Володя робел. Агничка не могла смотреть на него без смеха. Пока она выпрашивала для него халат и доказывала дежурной, что пропуск на посещение Климовой выписан и она сама принесёт эту несчастную бумажонку, парень стоял безмолвно, зажав в кулаке пучок какой-то травы.

Наконец халат был получен, и они благополучно прошмыгнули за дверь. На лестничной площадке перевели дух. Фыркнув в ладошку, Агничка кивнула на траву, которую Володя бережно сунул в карман халата.

— Лучше выбросьте в окно, — посоветовала; она шёпотом.

Володя глянул на неё обиженно и удивлённо. 

— Что вы! Это же всходы! Новый сорт пшеницы, маме покажу… Вы обманули дежурную? Да? У вас карантин? Вам может попасть?

Агничка приложила палец к губам, потянула Володю за собой. На счастье, кроме двух больных, навстречу никто не попался.

—  Сюда, — шепнула она, подводя к двери одной из палат. — Идите… — Насторожённо поглядывая по сторонам, девушка остановилась в коридоре у окна.

Мимо прошла старшая операционная сестра. Две санитарки, переговариваясь вполголоса, провезли тележку по направлению шестой палаты. Из операционной донёсся повелительный голос матери.

«Нервничает», — подумала Агничка с тревогой.

Сегодня мать заснула на рассвете. Они засиделись с Кондратием Степановичем за книгами, разбирая возможный ход предстоящей трудной операции. Приходил к ним и Ранцов.

Прошло несколько минут торжественного затишья. Затем открылась дверь шестой палаты и оттуда вывезли больного. Придерживая огромную от бинтов голову тракториста, сбоку шёл Ранцов. Последние дни не прошли для него даром, он притих, похудел. Несколько ночей подряд он бессменно дежурил около Терентьева, и Кондратий Степанович был им доволен.

Агничка, забыв о Володе, направилась следом за тележкой, рассчитывая проскользнуть в операционную. Внезапно Ранцов, о чём-то вспомнив, повернул обратно. У Агнички упало сердце; хирург направился в двенадцатую…

Она не успела ничего придумать, как открылась дверь палаты. Вначале показался рассерженный Ранцов, За ним с виноватым видом Володя.

—  Я вас ещё раз спрашиваю, молодой человек, как вы сюда попали? Кто вам разрешил?

—  Я сам пришёл, — тихо ответил Володя.

—  Николай Павлович, вас в операционную зовут! — От волнения у Агнички вздрагивали губы.

Сжав в карманах халата кулачки, она смотрела на хирурга потемневшими от гнева глазами. Ведь совсем недавно она так расхваливала юноше своих врачей…

Из перевязочной вышел Кондратий Степанович и, припадая на правую ногу, вдруг не ко времени разболевшуюся, заспешил к ним. Глянув чуточку удивлённо на взволнованного Володю, он повернулся к Ранцову.

—  Николай Павлович, дорогой мой! Вы где же разгуливаете? Больной на столе! Галина Ивановна готова, а вы…

—  Извольте полюбоваться, — Ранцов кивнул на Агничку. — В городе грипп, а студенты, несмотря на строжайшее запрещение, водят посетителей…

— Больная Климова очень нервничает, она ещё третьего дня просила для сына пропуск, а ей отказали, — попробовала оправдаться девушка. — Сегодня она отказалась от обеда. По теории Павлова ей необходим покой.

— Я сейчас же доложу Галине Ивановне…

Кондратий Степанович усмехнулся и успокаивающе положил руку на плечо рассерженного хирурга.

— Ну зачем же так сразу? Галину Ивановну сейчас трогать нельзя. Она должна быть абсолютно спокойна, хотя бы по той же теории Павлова, — с мягкой иронией добавил он. — Пожалуетесь позднее, — и, строго блеснув на девушку глазами, сказал: — Студентка получит взыскание, а юноша… Вы, дорогой юноша, ступайте. За мамашу не волнуйтесь. Завтра вам выпишем пропуск…

Странно! Володя поклонился старику, и даже Ранцову, а на неё, на Агничку, не взглянул — пошёл к выходу. Обиделся?

Между тем, сдав внизу халат, Володя вышел из клиники. В замешательстве он постоял у подъезда, затем медленно, сутуля плечи, побрёл в больничный парк. Он был ошеломлён и расстроен, но не отповедью хирурга, а другим, более серьёзным и важным.