Лики контакта

— Делаются-делаются, — заверил я его. Переложил баксы в левую руку и извлек из-под куртки «макара». — Соглашайся, друг, пока я добрый. Я ведь могу взять твою тачку даром и покупаю не ее, а твое молчание. По крайней мере, до вечера

— А ты шутник… — парень протянул руку, и я вложил в нее пачку долларов.

Он пошелестел ими, новенькими и затёртыми, морщины избороздили его увлажнившийся лоб.

— Лады. Придется пока пожить без кормилицы.

— Лезь в тачку. Высажу тебя через пару километров, а там проголосуешь или маршрутку остановишь.

— Ты чо, мужик? Этак я и без тачки и без баксов останусь! Езжай себе, а я уж сам, ножками пойду.

— До десяти часов вечера никуда не звони. Иначе не я, так другие тебя отыщут. По номеру тачки. Сечешь?

— Секу, дядя. Езжай себе с миром.

Мы оставили позади Гатчину, проехав мимо нее по объездной дороге, и Джуди просигналила мне, чтобы я остановился. Ну что ж, она права, пришло время расставить точки над і.

Я загнал «семерку» на незасеянное поле, Джуди поставила рядом «Оку» и выбралась из нее с дымящейся сигаретой в зубах.

— Ты так и не сказал мне, что собираешься делать дальше и куда мы едем.

— К моему старинному приятелю. Он живет на Псковщине, неподалеку от тех мест, где я родился.

— А потом? — настаивала Джуди.

— Потом видно будет. К родным я заезжать не собираюсь — вычислят и накроют. А у Коли можно отсидеться и составить план действий. Да и умножитель ему не помешает, дела у него идут не слишком хорошо. Фермер из него — как из кое-чего пуля. Таким образом, все будут довольны.

— А потом? — не унималась Джуди. — Будем жить на выселках, издали наблюдая, как рушится мир?

— Я не могу возвращаться в Питер. За госпожой Иванцевой придут другие. А за тем, как рушится мир, лучше наблюдать, находясь подальше от эпицентра событий.

— Хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— «Оку» придется где-то припрятать до лучших времен. Или бросить. Иванцева не дура и сообразит; кто помог мне ускользнуть из ее лап.

— Серьезная дама?

— Весьма предприимчивая. — Я знал, что Джуди влюблена в свою машину, приобрести которую стоило ей неимоверных трудов, и потому добавил: — Мы можем дублировать эту «семерку» или любую другую тачку, которая тебе понравится.

— Нет. Я не поеду с тобой. На кого я оставлю маму? Она у меня старая, я у нее — единственный свет в окошке.

— Дело твое, — сухо сказал я. — Похищать я тебя не собираюсь. Когда заявится госпожа Иванцева, отдай ей умножитель. Сделай дубликат и отдай.

Мир летел вверх тормашками, и мы должны были лететь вместе с ним. Каждый в свою сторону. И, вероятно, это было к лучшему.

— Будь здорова, — сказал я, чмокнув Джуди в щеку. — Неужели ты так вот и уедешь?

— Я бы охотно улетел отсюда к чертовой матери, но у меня нет крыльев, — криво усмехнувшись, ответил я.

— Да, ты не ангел. И все же я тебя люблю… — прошептала Джуди.

Чувствуя, как обрываются последние нити, связывавшие меня с прежней жизнью, я попытался все же распустить изрядно потрепанный павлиний хвост и продекламировал строки из нетленного наследия Георгия Иванова:

Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами, И холодное солнце еще над водою горит, И большая дорога на запад ведет облаками В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.

Дорогая моя, проходя по пустынной дороге, Мы, усталые, сядем на камень и сладко вздохнем, Наши волосы спутает ветер душистый, и ноги Предзакатное солнце омоет прохладным огнем….

— Так ты точно не едешь?

Джуди отчаянно замотала головой. Губы у нее дрожали, в глазах стояли слезы, и я не стал дожидаться, когда они прольются.

Втиснувшись за руль, я захлопнул дверцу «семерки». Повернул ключ зажигания, выбрался на Киевское шоссе и, срывая резину с колес, понесся по дороге в никуда. Туда же, куда и все мои сопланетники, соблазненные дарами вселенских данайцев.