Тайны земли Московской

И наконец, Летописец Черкасских, хранящийся в Центральном государственном архиве древних актов. Согласно ему, смерть наступила в самом конце дня. Речь шла не об объявлении на кремлевской площади, тем более не о распространявшихся слухах — Д. Г. Черкасский находился в спальне Федора до последнего его вздоха. Единственное свидетельство очевидца!

Мимо разночтений во времени можно было бы пройти, если бы не то, что все источники согласно утверждали: Петр был объявлен царем «в тринадцатом часу пополуночи», как объяснял один из авторов. Ни объяснений, ни подробностей не существовало. Значит, это произошло непосредственно после смерти брата, либо… Но это «либо» предстояло раскрыть.

Царь-девица

Письмо — оно было ничем не приметным и, во всяком случае, совершенно мне не нужным: не та тема, не те люди. Обычная для архивной работы «пустая порода». Впрочем…

Пусть это не имело значения для меня, но все же как, каким образом в конверт 1766 года могли попасть листы столетней давности — рядом с щегольским, как в прописях, почерком XVIII века торжественный, запутанный кружевами полуустав XVII столетия? Мало того, полуустав принадлежал грамотам — указам, которые рассылались от царского имени воеводам отдельных русских городов. Это были не копии — оригиналы. Значит, документы государственной важности, подлежавшие особо строгому хранению.

Конечно, нет правил без исключений. И адресатом, кому они высылались, был сам Никита Иванович Панин, фактический министр иностранных дел России.

Но тогда и вовсе не понятным становилось, зачем именно ему, человеку, занимавшемуся всеми хитросплетениями политики, могли понадобиться памятки внутренних событий таких далеких лет, да еще пересылаемые сугубо личным порядком. Что-то здесь было необычным, не говоря уже о той поспешности, с которой высылалось письмо.

Начальник Московской конторы Коллегии иностранных дел отвечал Панину на его запрос из Петербурга спустя месяц: 3 апреля — 8 мая. Так быстро по официальным каналам дела не проходили, иначе чего бы стоила пышно расцветавшая российская бюрократия. И при всем том содержание письма ничего не объясняло. Московский корреспондент сообщал Панину, как находил свое отражение в документах постепенный приход к власти… царевны Софьи. Вспоминал о виденном в частном доме золотом рубле с ее портретом. И наконец, посылал в качестве образчика несколько грамот.

Никита Панин и царевна Софья… То, что Панин никогда не собирался писать русской истории, известно. Откуда же такой неожиданный интерес? Так случается у архивистов не часто, но на этот раз ответить мог сам Панин — оригинал запроса не затерялся в обширнейших фондах Посольского приказа, этого министерства иностранных дел Древней Руси. Помогло имя отправителя. Помогла, как ни странно, секретность.

Панин срочно хотел узнать, при каких условиях установилось правительство Софьи с братьями и насколько она была самостоятельна в своих действиях. Еще одно «для чего», но здесь, пожалуй, на помощь могли прийти только обстоятельства деятельности адресата, а они-то простыми никогда не бывали.

В конце концов, все в жизни Никиты Панина могло сложиться иначе. Современники упорно шептались об особой симпатии к нему императрицы Елизаветы Петровны (соперник Разумовского!), но официальные фавориты добились своего. Придворный оказывается послом в Стокгольме, и это на долгих двенадцать лет. В Россию он возвращается блестящим дипломатом, но и сторонником конституционной монархии, где царскую власть ограничивали бы законы. И тут неожиданная возможность — назначение воспитателем маленького Павла. Панин не сомневался, что сумеет внушить будущему императору необходимые принципы. Но деятельность Павла — это будущее, а действовать нужно незамедлительно.

Панин участвует в свержении Петра III и сразу же после воцарения Екатерины II выдвигает проект учреждения императорского совета и реорганизации Сената, с тем чтобы уничтожить самую возможность самодержавного произвола. У нас, заявляет он, «в производстве дел всегда более действовала сила персоны, чем власть мест государственных». Так далеко игра Екатерины в либерализм не заходила. Смысл проекта был ею понят, самый проект категорически отвергнут, а Панин оставлен «на подозрении». Да и как уйти от «подозрения», когда секретарь Панина, прославленный автор «Недоросля» Д. И. Фонвизин, работает под его руководством над проектом конституции и речь идет о прямом заговоре против императрицы.

Положение регентши до совершеннолетия сына, причем регентши, во всем ограниченной непреложными законами, — самое большее, что оставлялось за Екатериной. Пусть Панину не удалось этого добиться при свержении Петра, зато теперь открывалась новая возможность. Согласно положению о новоучрежденных земствах в столице должны были собраться в 1767 году выборные со всей страны, и Панин рассчитывал с их помощью переиграть власть в пользу Павла и конституции. Смогло же тридцатью годами раньше собрание съехавшихся в Москву дворян смести все планы Верховного тайного совета и передать власть Анне Иоанновне! И вот тут-то и стала необходимой царевна Софья.

Школьные представления удобны своей простотой: черное — белое, или — или. По школьным представлениям с Софьей все ясно. Первой вырвалась из теремной жизни, чтобы отстоять… эту же теремную жизнь. Рискуя собой. Любой ценой. Поборница старых порядков и особенно беспощадного к женщинам Домостроя, против которых выступил Петр I. Не слишком логично, но в истории не принято искать логики — считается достаточным ограничиваться фактами.

Впрочем, оказывается, как раз с фактами здесь все обстоит достаточно сложно.

Отзывы современников о Софье — их множество. Ненависть, уважение, восторг, вражда — чувства определенные, сильные. Равнодушным к себе царевна не оставляла никого.

Говорит Невиль, явившийся под видом польского посланника представитель французского двора «короля-Солнца», самого Людовика XIV: «Эта принцесса с честолюбием и жаждой властолюбия, нетерпеливая, пылкая, увлекающаяся, с твердостью и храбростью соединяла ум обширный и предприимчивый».

Говорит Андрей Матвеев, известный дипломат, сын убитого стрельцами воспитателя матери Петра: Софье свойственны одни пороки — «высокоумие, хитрость, зависть, сластолюбие и любочестие».

Говорит Сильвестр Медведев, один из первых русских просветителей, справщик и книгохранитель Московского Печатного двора: для него дорог в Софье «чудный смысл и суждение неусыпным сердца своего оком» творить для русского народа. И еще особенность — «больше мужского ума исполненная дева».

Посторонний внимательный наблюдатель, лично пострадавший человек, сторонник — разница точек зрения неизбежна. Но при всем том ни слова об утверждаемом хрестоматиями характере усилий Софьи — укреплении начинающих рушиться старых порядков. Для всех она — государственный деятель. Без скидок на женскую слабость. Со своими большими недостатками. Но и немалыми достоинствами. Осуждения со стороны Петра оказалось явно недостаточно, чтобы отвлечь внимание потомков от деятельности сестры. Панин — лишь одно из многих тому доказательств.

За полвека до панинских розысков само имя Софьи было крамольным — имя государственной преступницы. Оно подвергается осуждению и еще спустя пятьдесят лет как смысл противостояния новшествам Петра I. Но на кратком временном промежутке ранних екатерининских лет Софья оказывается нужной буквально всем — и государственным сановникам, и общественным деятелям, и первым историкам, пишущим обобщающие исторические труды, и даже литераторам.

Личность и власть — так можно определить смысл возникшей проблемы. Речь шла собственно о Екатерине. Своими заигрываниями с французскими просветителями она поддерживала в передовых кругах русского общества надежду на преобразование государства, на преодоление тяготевших в его жизни чуть ли не средневековых пережитков. Но единственной возможностью подобных изменений сторонники мирных преобразований видели в передаче власти Павлу при определенных условиях — Панин выражал лишь общую точку зрения. Надежды на «сознательное» ограничение императорских прав самой Екатериной скоро рассеялись. Отсюда повсеместные разговоры о незаконности ее правления.