Страница 20 из 58
П. И. Репнина не стало в 1778 году. Детей он не имел, а его вторая жена, М. И. Головина, умерла восьмью годами раньше. Завещание делало наследниками родственников П. И. Репнина по материнской линии — князей Лобановых — Ростовских. Им он отказывал полторы тысячи душ крестьян и дом. Подобное распоряжение показалось „сумнительным“ императрице, которая распорядилась провести подробное дознание. Завещание рассматривалось почти три года и было решено в пользу ближайшего родственника покойного по отцовской линии фельдмаршала Н. В. Репнина прежде всего потому, что речь шла о наследственных репнинских владениях. Тем не менее Н. В. Репнин согласился взять только родовое имение, отказавшись от остального имущества в пользу Лобановых — Ростовских. Но так или иначе завещание смогло вступить в силу лишь в 1781 году, когда Рокотов и приобретает первый участок за 2600 рублей.
В сегодняшнем списке памятников архитектуры Черемушкинского района Москвы под этим названием значатся две башни у въезда в усадьбу, караульни у северной и южной башен, два жилых флигеля, два столба у въезда. Часть построек XVIII, часть начала XIX века.
Воронцово… Когда-то ехали сюда от старого репнинского дома через Каменный мост, Большую Якиманку, Калужский рынок, как называлась тогда Калужская — Октябрьская площадь, Калужскую улицу и дальше мимо Живодерней слободки, сельца Семеновского. Сразу за Воронцовом шли села Петровское, Сергиевское, Коньково и на границе Московского уезда Верхний и Нижний Теплые Станы. В 1812 году ставились в репнинской вотчине опыты по постройке управляемого аэростата для обстрела и бомбардировки французских войск с воздуха, а Наполеон, поставленный в известность о подобных приготовлениях русских, сразу после занятия Москвы направил в Воронцово специальный отряд, чтобы дотла сжечь усадьбу. Отстроилось Воронцово так же быстро, как и вся Москва, и уже в 20-х годах летом сюда перебирался блистательный салон 3. А. Волконской, предпочитавшей Воронцово всем остальным подмосковным. Конечно, бывал здесь и Федор Рокотов, но родился ли художник в этом селе — сказать с уверенностью нельзя.
И еще одна нить, протянувшаяся от художника к дому Репниных. В 1793 году, прожив в новом своем дворе неполных семь лет, Рокотов продает его. Владелицей домовладения на углу Токмакова переулка становится Шереметева. По времени решение художника совпадает с началом гонений, которым подвергается Н. В. Репнин в связи с делом просветителя Н. И. Новикова. С просветителем накануне своей смерти сближается и П. И. Репнин. Именно он рекомендовал Новикову познакомиться с учением розенкрейцеров, а сам в свою очередь просил Н. И. Новикова помочь ему встретиться с Рейхелем, с которым был дружен просветитель.
Казалось, именно в 1791 году фельдмаршал Н. В. Репнин достигает своей высшей славы, которую ему приносит победа при Мачине. Посвященные военачальнику стихи помещает „Московский журнал“ Н. М. Карамзина. Г. Р. Державин обращает к нему свою оду „Памятник герою“:
Но никакие военные и политические успехи не могли уберечь Репнина от гнева Екатерины. Фельдмаршал попадает в опалу. На те же месяцы репнинских гонений приходится и продажа рокотовского двора — связь, нашедшая свое отражение и в создании одного из лучших мужских рокотовских портретов.
Царедворцы и литераторы
Теперь можно пошептать в беседах
И, казни не боясь, в обедах
За здравие царей не пить.
Там с именем Екатерины можно
В строке описку поскоблить,
Или портрет неосторожно
Ее на землю уронить…
Развязки ждали давно, и все-таки она наступила неожиданно. Слишком хотелось предусмотреть все возможные перспективы наступавшего царствования, заранее распределить должности и права, прочно, как можно надежнее обеспечить свое будущее. В начале сентября 1758 года в Царском Селе при выходе из церкви, среди стечения народа, Елизавета Петровна упала в жестоких конвульсиях. Толпу оттеснили, императрицу быстро внесли во дворец, пустили, по существовавшему обычаю, кровь. И дело было не в том, что последовавший за припадком обморок затянулся на целых два часа, главное — тщательно скрываемая окружением царицы тайна ее здоровья перестала быть тайной. Кому под силу остановить начавшиеся суды и пересуды о наследовании власти, критику всего того, что еще днем раньше представлялось незыблемым и священным, нетерпеливое ожидание перемен.
Елизавета прожила после этого не один день. Но рассеять сгущавшиеся тучи недовольства, тайных переговоров, намечавшихся придворных коалиций, враждебных и открыто враждующих партий не представлялось возможным. К тому же болезнь развивалась, и в 1761 году эпилептические припадки начали повторяться каждый месяц. После них Елизавета по нескольку дней, обессиленная, вынуждена была проводить в постели, лишалась языка. В последних числах декабря 1761 года „кумушки матушки“ не стало.
М. И. Воронцов пишет потрясенное письмо И. И. Шувалову, предсказывая, насколько тяжелыми окажутся для всех них последствия грядущих перемен. С теми же опасениями откликается в записке канцлеру Н. В. Репнин. А 15 января нового года летит из Вены в Петербург письмо бывшему фавориту от И. Г. Чернышева. Спешное.
Совершенно секретное. „Надеюсь, письмо это вернейшим образом дойдет до вас, не могу удержаться, любезный и обожаемый друг, чтобы не передать вам всего, что я думаю о моем положении, и отчасти о вашем. Божусь вам, что все здесь обрадованы милостию и ласками, которые вам оказывают их императорские величества. Нет человека, который бы после этого события не спрашивал меня о вас, как ваше здоровье, что с вами сталось“. Естественное любопытство относительно властителя империи, так неожиданно и жестоко ее лишившегося!
Но опытный дипломат меньше всего имеет в виду утешать экс-фаворита в его потерях — они невосполнимы. Но если уж рисковать посылкой письма, то лишь ради собственной карьеры и собственной безопасности. Само собой разумеется, И. И. Шувалову не вернуть и малой доли былого влияния, но главное — чтобы не попал в полную опалу, которая неизбежно бросит тень на тех, кто когда-то был с ним связан. И вот изысканные, до мелочей продуманные на французском строки: „Здесь разнесся слух, что вы сделаны вице-канцлером. Об этом писали из Варшавы и из Москвы. Но министерские сообщения из Петербурга опровергли этот слух: из них узнано, что место это было вам предложено, но вы не захотели его: прекрасная скромность и достойная вас, любезный друг! Но (простите несчастному другу), высказав эту скромность, вы уклонились от обыкновенного вашего благоразумия: вы были бы равно полезны и Вашему государю, и нашему отечеству, и друзьям вашим. Впрочем, у вас были, конечно, свои доводы, более убедительные, нежели какие я могу представить“.
Но мало упрекнуть, указать на недопустимую оплошность. Важно помочь экс-фавориту исправиться, взяться за ум. И Чернышев подробно разбирает сложившуюся ситуацию, как отложенную шахматную партию. Кажется, еще не все потеряно. Кажется, еще существует реальная надежда. „Здесь рассказывают, как его величество император, на коне, сопровождаемый всем своим двором, делал смотр гвардейским полкам, как все, и в том числе вы, ехали за ним, разумеется, без шляп, и как он приказал вам непременно надеть шляпу. Большое для вас отличие! Оно показывает доброту его и почтительность к покойнице и к вам. Говорят, он также внимателен к графу Разумовскому и очень снисходителен к нашему достойнейшему канцлеру. Все это предвещает нам счастливое царствование. Великий боже! Сохрани его в этих чувствованиях, буди милосерд к целой части света…“