Страница 65 из 79
Анна не из тех, кто забывает, а жизнь отучила ее доверять. Всегда настороже. Всегда готовая к доносам. Всегда исполненная крутой неисходной злобы. К тому же единственный по-настоящему дорогой человек слишком плохо скрывает (не собирается скрывать?) доброго отношения к Елизавете. Это Бирону цесаревна обязана своей свободой. Тем, что не оказалась в дальнем монастыре, того хуже — под монашеским клобуком. Пусть императрица мечтает о таком конце для ненавистной соперницы — ей не справиться с ледяным безразличием любимца и ехидным торжеством рябой Бенигны. Герцогиня Бирон готова чем угодно расплачиваться за попранное женское самолюбие, за откровенно двусмысленное положение при дворе. Сам Бирон — что ж, у герцога свои далеко идущие планы, в которые он никого и никогда не станет посвящать.
Сердечная слабость к цесаревне? Если бы такая и существовала, ради нее он не рискнет главным в своей жизни — властью. Цесаревна — слишком верный противовес, чтоб держать императрицу и ее объявленных наследников в страхе и неуверенности. Вечный шах, для которого необходима дочь Петра. Бирон не станет ей по-настоящему облегчать существование — ровно настолько, чтобы оставалась при дворе, на глазах и знала, скольким обязана именно ему, всем ненавистному и всесильному фавориту.
Экстракт из допросов бывшего фельдмаршала графа Миниха, в которых объявлено…
точию, будучи в Москве, как помнится в 731-м году, когда ему блаженные памяти государыня императрица Анна Иоанновна приказывала, что понеже де ее императорское величество ныне счастливо владеющая государыня по ночам ездит и народ к ней кричит, доказуя свою горячность, то чтоб он проведал, кто к ней в дом ездит, и понеже сие дело было для него деликатно, то он в сем деле кроме того ничего не делал как только просил Лешкова, чтоб он ему сказывал, кто к ее величеству нынешней государыне ездит… и по тому приказу требовал он к себе одного доброго урядника, почему оной Щег-ловитов был к нему представлен, но от кого именно не помнит, и он Миних оного урядника в дом ее величества и определил под претек-стом для смотрения дому, приказав ему, чтоб он о том, кто туда в дом приедет, ему Миниху репортовал и содержал сие тайно; а кроме того, что еще приказывал, не упомнит…
В 1731 году, когда ее величество послала к нему графу Миниху письменную рекомендацию о неоставлении поручика Назара Якимова, тогда оное рекомендательное письмо тот поручик ему Миниху подавал ли, того не упомнит, а такого письма в глаза ему отнюдь не бросал и притом некоторых непристойных слов не употреблял.
А оной арест ему для того учинила без соизволения вашего императорского величества, надеючись на сие, что всякий помещик может так поступать со своими подчиненными, ежели перед тем явятся в хищении. И оной Корницкой освобожден по приказу вашего императорского величества чрез генерала Ушакова 22 числа оного же месяца. И оное все мне сносно, токмо сие чрезмерно чувствительно, что я невинно обнесена перед персоною вашего императорского величества, в чем не токмо делом, но ни самою мыслию никогда не была противна всем указам вашего императорского величества, ниже впредь хошу быть…
Сведенная Анны Иоанновны поражали точностью — слишком дорого платили те, кто их сообщал, за каждый недосмотр вольный или невольный. Очередной любимец?
Нищий певчий с Украины. Ничего, кроме голоса, не имел. Грамоты толком не знал. Смышленый, но недалекий. Любитель выпивок и самых немудреных крестьянских забав. Буйный во хмелю — не боялся поднимать руки и на цесаревну, — покладистый на каждый день. Осмотрительный. Трусоватый. Привязанный к бесчисленной оставленной в Малороссии родне: тому бы охлопотать хоть самый скромный надел землицы, той приданое для замужества с обыкновенным казаком, матери — шинок, иному и вовсе одну смушковую шапку. Многого с цесаревны получить было нельзя, несбыточного Алексей Григорьев, будущий граф Разумовский, и не требовал.
Из всех претендентов на фавор в крохотном и все сокращавшемся цесаревнином штате, конечно, самый удобный. Кто бы из родовой знати одобрил такую связь, кто бы из придворных стал делать ставку на «обесчещенную» цесаревну! Разве случайно дипломаты хранили по поводу любимца пренебрежительное молчание.
Сложившаяся семейная жизнь Елизаветы могла протекать относительно спокойно. Вчерашний певчий сам предостерегал бы от опрометчивого шага. Лучше то, что чудом получил, чем ничего — в этом Алексей Григорьев был твердо убежден. Под его же дирижерскую палочку вся малороссийская родня умела угодить «цесаревне-благодетельнице»: ни о чем не просила, хором желала всяческого благополучия и долголетия, слала при случае немудреные и трогательные деревенские подарки — как родной, как своей, семейной. Так и рождались цесаревнины слова о Разумовском: «друг нелицемерной».
Кумушка матушка! Гнев твой или спесь, что меня ни строкою своею не удостоила? А я то видя, осердясь, да и сама к тебе, матушке кумушке, еду. Сын твой и мой свой рабский поклон отдает. Остаюсь кума ваша Мавра Шувалова. Поклон отдаю Алексею Григорьевичу.
Чрезвычайно бела, с голубыми глазами, большими и живыми. Темные густые волосы, прекрасные рот и зубы довершают ее красоту. Может быть, со временем она будет очень полна, но теперь прелестна и танцует лучше всех женщин, которых я видела. Говорит по-немецки, по-французски и по-итальянски; характера чрезвычайно веселого и живого. Разговаривает с каждым, как бы велико ни было общество, и от души ненавидит придворный этикет.
…Притом же просил меня Алексей Григорьевич дабы я вам отписала, чтобы вы на него не прогневались, что он не пишет к вам, для того, что столько болен был, что не без опасения: превеликий жар. Однакож, слава богу, жар этот прервали, и сделалась лихорадка, и еще с постели не вставал, однако же теперь без опасения; и приказал свой должный поклон отдать и желает вас скорее видеть.
Сейчас еду в путь.
Ах, матушка! Архимандрит прекрасной в Нежине в монастыре, и я у него дважды была. Отдаю мой поклон милостивому государю Алексею Григорьевичу и прошу его ласки и ко мне. Милостивым панам и пану Лештоку (Лестоку. — Н. М.).
Всемилостивейшая государыня цесаревна Елисавет Петровна.
Указ вашего высочества, подписанный сего октября 2 дня, я с покорностью моею получил сего ж октября 9-го дня, в котором упомянуто, что как я от вашего высочества отлучился, то будто мною стали быть взятки, на что вашему высочеству всенижайшее доношу. По указу вашего высочества, как я был в Донском монастыре, а тогда холодно было, то по приятности отца архимандрита была на мне лисья его шуба, которую просил, но того не получил весьма неподатлив; да и впредь того получить не надеюсь. Больше никакого одолжения от него не имел; токмо вашему высочеству, всемилостивейшей государыне, довольно поздравляя, из рюмок пивали.