Страница 16 из 79
И все же, что заставляло Василия Ивановича оставаться в нерешительности? В мае 1524 года в Москве начинается спешное строительство нового Смоленского Новодевичьего монастыря. Обетного, потому что великий князь дал обет заложить его в случае успешного похода в смоленские земли. И скорее всего предназначавшегося для жительства отрешаемой от мужа Соломонии. Ради быстроты строительства и неусыпного наблюдения за ним, из Суздаля вызывается настоятельница тамошнего Покровского монастыря с восемнадцатью монахинями. И хотя работы приближаются к концу, в 1524 году Василий III еще совершает обычную осеннюю поездку с Соломонией. Весной следующего года строительство пришло к концу, и почти одновременно состоялся насильственный постриг великой княгини. До последней минуты не верила Соломония перемене в своей судьбе, надеялась кого-то в чем-то убедить, переложить вину в бесплодии на мужа, избежать монашества. Андрей Курбский так и будет писать, что Василий III постриг свою первую жену «не хотящу и не мяслящу ей о том». Герберштейн добавит, как срывала в бессильной ярости Соломония монашеское одеяние, как рвала и топтала его, пока присутствовавший при обряде боярин Иван Шигоня-Поджогин не ударил ее плетью. За непокорство и строптивость не увидела больше бывшая великая княгиня Москвы: Василий III не решился поместить ее в Новодевичьем монастыре, — не попала даже в считавшийся далеким Суздаль. Каргополь — вот то новое место, которое выбирает для нее муж и где ей придется пробыть пять лет, чтобы убедиться в бессмысленности всяких надежд.
Только после рождения первенца в новой семье — будущего Ивана Грозного — перевезли Соломонию Сабурову, теперь уже старцу Софию, в суздальский Покровский монастырь под начало той самой настоятельницы, что наблюдала за строительством московского Новодевичьего монастыря.
Такая жестокость в характере Василия III! Словно забыв о недавних колебаниях, о прожитых в ладу и мире годах, он считает достаточным для расчета с Соломонией вклада в монастырь и того, что «пожаловал старицу Софию в Суздале своим селом Вышеславским… до ее живота» — пожизненно.
Может, и можно было по тем временам откупиться селом от собственной совести, но приобрести спокойствия Василию III не удалось. Может быть, не об одном насилии и вероломстве мужа кричала Соломония под сводами собора Рождественского монастыря, который и сегодня виднеется своим куполком над московской Трубной площадью. Может, пало и другое слово, взбудоражившее умы современников. Беременность великой княгини — слух о ней мгновенно распространяется повсюду. Была пострижена с плодом в чреве — будущей матерью, — утверждала народная молва, и оказалось, великий князь не мог пренебречь разговорами. Где там! Он посылает для дознания доверенных дьяков Меньшого Путятина и Третьяка Ракова, жестоко расправляется даже с женщинами, которые утверждали, что слышали подобные слова от самой Соломонии. А было их две — жена казначея Юрия Малова да жена постельничего Якова Мансурова, по самой должности своей обязанного знать все теремные да дворцовые события и толки. Ведь ведал постельничий не одной великокняжеской рухлядью, но и самой безопасностью княжеской, блюдя живот своего князя во дворце весь день да и в ночное время. Мансурову, чтобы отказалась от своих слов, чтобы забыла о них на веки вечные, подвергли бичеванию.
Помогли ли крутые меры? Скорее, наоборот — убедили народ в обоснованности слухов. Иначе чего бы боялся великий князь, чего бы так лютовал? Но и на этом слухи не кончались. Толковали люди, будто родила Соломония-Софья сына Георгия и отдала на сохранение и воспитание верным друзьям, а чтобы не искал великий князь опасного для молодой жены младенца, распустила слух о смерти новорожденного и даже погребла со всеми церковными обрядами куклу. Историки фиксировали легенду, не придавая ей серьезного значения, пока в 1934 году при уничтожении находившейся под собором суздальского монастыря усыпальницы не было обнаружено рядом с гробницей Соломонии детское захоронение.
Правда, доказательств связи детского захоронения с гробом былой великой княгини, кроме прямого соседства надгробий, не существовало. Зато внутри маленькой гробницы вместо останков младенца оказалась кукла в дорогой шелковой рубашечке и шитом жемчугами свивальнике. Что можно было сказать после этого о предании, по которому Грозный всю жизнь охотился за братом Георгием, превратившемся, по утверждению другой легенды, в знаменитого разбойника Кудеяра-атамана. Никуда не уйти и от того, что затребовал Грозный к себе следственное дело о беременности Соломонии, долгое время держал у себя и, наконец, уничтожил.
И другой монастырь — теперь уже московский Ивановский. Судьба другой Сабуровой — дочери Богдана Юрьевича, Евдокии. Ее выбрал Грозный в невесты старшему сыну, когда сам решил жениться на Марфе Собакиной. Не столько выбрал, сколько подсказали верные советчики — Малюта Скуратов, дядя и племянник Годуновы. Они искали способа утвердиться через своих родственниц у царского престола. Года не прожила во дворце жена царевича — и очередной насильственный постриг по решению свекра. Чем не угодила молодая Сабурова, какому царскому замыслу помешала, только дальнейшая ее жизнь пройдет и кончится в стенах Ивановского монастыря под именем старицы Александры.
Андрея ничто не рознило со старшим братом. Годы правления Василия III Ивановича проходят для него благополучно, и только в конце правления начинают возникать столкновения с новой княгиней — Еленой Глинской, которую взял в жены Василий III вместо отлученной и постриженной в монахини за бездетность Соломонии Сабуровой.
Едва сдерживала свой крутой, властный нрав при муже княгиня Елена Глинская, зато дала себе волю после его смерти. Не боялась злых языков, пересудов, оставив около себя своего любимца Ивана Овчину-Телепнева-Оболенского, князей удельных и вовсе не страшилась, мира с ними не искала, волю свою железной рукой утверждала. Если бояре сначала и рассчитывали на ее женскую слабость, неопытность в делах государственных, то скоро поняли, как жестоко ошиблись. Елена Васильевна посадила в темницу брата покойного мужа, князя Юрия Ивановича, который начал сразу же, не теряя времени, «вборзе всякие неправды делати великому князю», малолетнему ее сыну Ивану Грозному. Там же оказался и ближайший родственник княгини, Михайла Глинский, за то, что попытался преуменьшить значение Овчины-Телепнева. Кое-кто из недовольных неожиданным оборотом дела бояр бросился в Литву, пробовал оттуда требовать возврата своих владений. К ним присоединился польский король, рассчитывавший на возвращение присоединенных Василием III к русскому государству городов. Ничьих требований княгиня не удовлетворила, а против польского короля тот же Овчина-Телепнев воевал так успешно, что добился в 1536 году исключительно выгодного для Москвы мира.
Казалось, все правление передоверила Елена Васильевна своему любимцу, о государстве Московском сама и думать забыла. Однако судьба Андрея Старицкого говорит совсем о другом. В отличие от взбунтовавшегося брата Юрия Андрей поначалу заподозрен в бунтовских намерениях не был. Собравшись в свою Старицу, решил получить от правительницы прибавки к уделу, но не получил. Княгиня обошлась рухлядью и серебром, да и то одарила мужнина брата не слишком щедро — не уважила. Андрей недовольства не скрывал, пытался снова и по-прежнему безуспешно договориться с невесткой, разгневанным и уехал, а потом стал опасаться за свою жизнь. Может, даже собирался бежать, как утверждали слухи, во всяком случае, от вызовов в Москву упорно отговаривался, пока Елена Васильевна не распорядилась двинуть в обход Старицы сильное войско, чтобы отрезать деверю пути для бегства.