Украденный залог

Аор берет папирус и отрезает от него шесть полосок. Пять славных и грозных имен пишет он на лоскутах папируса. Эти люди не раз отличались в военных походах талантом и дерзостью. Каждый из них мог бы… Но Аор берет шестую полоску и выводит на ней имя Алана. Потом все шесть свертывает в одинаковые трубочки. Бросает их в урну, стоящую у ног статуи Зевса, хлопком вызывает раба.

— У ног Зевса лежит шесть человеческих судеб. Подай мне одну из них.

Старый раб, много лет живущий в доме Лора, понимает все с полуслова. Отвернувшись, наугад достает бумажку и молча, с поклоном, подает господину. Аор отпускает раба и не спешит развернуть папирус. Потом тяжело вздыхает, словно прогоняя назойливые сомнения.

— Ну что ж, боги решили… Уже готов указ, поставлена печать, и только имя не вписано.

Наконец Аор развертывает папирус и не может сдержать довольной улыбки. Его мысли согласны с желанием богов. В пустой графе появляется имя Аполонодора Артамитского…

Город стал другим. Не испуганный его значительностью раб подавленно ступал по западням клыкастых улиц. На сером жеребце ехал человек, только что получивший в свои руки судьбу великого города. Алан едет медленно и при каждом шаге коня ощущает на груди упругий папирус. Юноша задумчив, почти угрюм. Получив указ, мечты о котором еще недавно казались дерзостью, он впервые почувствовал ответственность за судьбы многих людей, понял, как нелегка, а порой страшна, будет его новая жизнь… Хорошо, что здесь у него есть двое верных друзей, без них ему не справиться с делом, на которое решился. Указ об освобождении Узмета Аор выдал по первой просьбе. Мипоксая он разыщет в Мараканде, сейчас же наконец можно вернуть свободу Узмету, много дней томившемуся в ожидании казни.

Вонючий мрак тюрьмы поглотил вошедших, где-то здесь, в лабиринте страданий и ужаса, томился Узмет. Не поздно ли пришел Алан? Что если друг уже получил страшную свободу мертвых? Шедший впереди десятник стражи поскользнулся в луже крови какого-то несчастного и чуть не выронил факел. Изрытая проклятия, принялся он трясти бездыханное тело человека, разорвавшего себе зубами вены. Нет, это не Узмет. Они двинулись дальше. Кривоногий, шагающий, как утка, десятник все еще продолжал ругаться: за смерть каждого раба из его жалованья вычитали 40 драхм.

Высокий человек, около которого они наконец остановились, был прикован к стене за руку. Он не удивился и не обрадовался. Он был равнодушен. Безучастно дал он снять со своей руки стальное кольцо и покорно позволил Алану вывести себя на воздух. Увидев солнце, он ожил на минуту, но, словно израсходовав последний остаток душевных сил, тотчас же сник, как подрезанный стебель. Алан пытался растормошить друга, что-то объяснить ему, но Узмет молчал и, казалось, вслушивался в неведомые Алану глубины…

Уже в маленькой вилле, которую Аор подарил Алану, Узмет вдруг заговорил хрипло:

— Колесо большое не вертится. Колесо сломалось.

Алан испугался. Эти странные слова словно ударили его. Он принес душистой розовой воды, напоил и накормил друга, долго отмывал в ванне затвердевшую коросту и смазывал мазями свежие рубцы. Все это Алан проделывал молча, боясь услышать из уст друга подтверждение страшной догадки. Но Узмет снова заговорил:

— Да, да, колесо! Большое колесо! На нем растут кувшины и вазы! У каждого есть в груди свое колесо! Оно должно вертеться. Там, в темноте, оно все время вертелось! Ты остановил мое колесо! Отпусти меня! Отдай мое колесо! Пусть оно вертится! Слышишь? Ты, на котором блестит золото! На моем колесе тоже было красное золото! Ты забрал его! Уходи! Пусть проклятья грызут тебя! Пусти!

Узмет вдруг с неожиданной силой рванулся к двери, забился в руках друга, заплакал и стих.

Наступил вечер. Оставив Узмета на попечение старухи-знахарки, Алан вышел в сад, пытаясь собраться с мыслями. Но это было невозможно. Его словно ударили по голове. В ушах звенели слова старухи:

— Это кара богов! Безжалостные отняли у него разум! Я заставлю его съесть волшебный корень Эллебора, он вернет страдальцу разум.

— Боги отняли у Узмета разум? Зачем он им? Не боги — враги замучили друга. Боги тут ни при чем. Они не вмешиваются в дела людей!

Оно вертится, вертится, проклятое колесо, и я уже не в силах остановить его. Я отомщу за тебя, мой веселый заботливый друг. Все увеличивается долг мести, и недалек день, когда копыта коней втопчут в песок головы наших врагов! Священным прахом предков клянусь, Узмет, отомстить за тебя!

Всплески ярости мешали Алану взять себя в руки, успокоиться. А успокоиться было необходимо. Сегодня ему впервые предстояло встретиться с десятниками сотни. Многое зависело от этой первой встречи, от того, как примут его надменные эллинские воины, сможет ли он сразу подчинить их себе? Зажать железной хваткой и заставить повиноваться?

Сможет ли? — Сможет. Нужно только взять себя в руки. Холодно обдумать и рассчитать каждый жест, каждое слово…

Смеркалось. В одном из садов дворца собрались десятники гетайров. Угрюмые ветераны многих боев молчаливо сидели вокруг фонтана, поджидая нового начальника сотни. Их предупредили, что совещание будет тайным. Верные воины закрыли все входы в сад. Новый начальник соблюдал осторожность. Это хорошо. Но почему имя его никому не известно? Начальником испытанной гвардии, куда входили знатнейшие воины Бактрианы, мог быть только человек, в жилах которого течет кровь царей. Почему до сих пор никто не слышал его имени? Многие вопросы тревожили старых бойцов. Сведущ ли новый сотник в серьезном бою?

Когда-то собрание десятников имело право не принять кандидатуру начальника сотни, потом это доброе правило забылось, но, если понадобится, можно возродить его вновь.

Наконец воины у центрального входа вытянулись и четко отдали салют. Легкое движение пробежало по ряду десятников. Стремительным шагом к ним приблизился человек, закутанный в темный плащ. Алан остановился перед собранием, сорвал с себя плащ и отбросил в сторону. Скрытый гнев его проявился в чуть заметной бледности. Никто из десятников не поднялся навстречу, не приветствовал нового командующего. Десять пар глаз с вызовом скрестились на нем. Никто не знал этого юношу в греческих военных одеждах. Лицо сразу выдавало в нем чужеземца. Русые волосы, чуть курносый нос, голубые глаза. Через плечо свисала лента с медалью начальника гетайров. Эта медаль на плече чужеземца показалась оскорблением надменным потомкам великого народа Эллады.

Алан подавил в себе гнев и заговорил, чуть глуховато и резко:

— Подготовьте сотню сегодня к вечеру. Лошадям — двойную порцию. Проверить оружие воинов. Доспехов не надевать. Вооружение только легкое. О готовности сотни доложить мне перед закатом.

Один из десятников поднялся и, нагловато уставившись на Алана, сделал шаг ему навстречу:

— Кто ты такой, что решился командовать нами? Дальнейшее произошло почти мгновенно. Юноша с медалью сотника, чуть пригнувшись, нанес наглецу молниеносный удар. Дважды перевернувшись на земле, безжизненное тело замерло у ног вскочивших десятников. Один из них, как узнал потом Алан, брат получившего урок нахала, выхватил меч и устремился вперед. Алан пришел на совещание безоружным. Прежде чем окружающие поняли, что происходит, он прыгнул навстречу сбившимся в кучу десятникам, сорвал меч с пояса у одного из них и нанес два точных удара плашмя новому противнику, лишив его сознания. Гневный голос приковал к месту растерявшихся воинов:

— Каждый, кто хоть раз нарушит дисциплину, будет наказан на Агоре! Это право предоставлено мне Евкратидом ввиду особого положения! Убрать эту падаль!

Подбежавшая от ворот стража унесла двух потерявших сознание десятников. Алан отшвырнул меч и заговорил уже спокойно:

— Надеюсь, теперь мы лучше будем понимать друг друга. За стенами города стоит 60-тысячная армия индусов. Завтра ночью наша сотня прорвется сквозь нее и уйдет от погони. Неожиданность, быстрота коней и мужество — вот три основных условия удачи. Вся сотня должна быть подчинена единой воле и действовать как один человек. Предупредите всех: малейшее отклонение от общего плана, или приказа, повлечет за собой смерть. Я буду карать смертью единицы, чтобы успешно совершить прорыв и спасти всех. Идите готовить сотню.