Страница 2 из 6
Сокол был в таком почете, что дворянин или владелец, попавший в плен, не мог пожертвовать соколом для своего освобождения, а между тем закон дозволял ему выкупать свою свободу двумястами невольников. Похититель сокола наказывался наравне с убийцей раба, и владельцы до того дорожили исключительным правом охоты, что во времена варварских законов, ограждавших эту привилегию, в глазах их убить человека было преступлением более простительным, чем убить оленя или кабана.
Между тем молодые дочери владельца изучали свойства растений, годных к лечению болезней и в особенности ран, весьма обыкновенных в эти времена беспрерывных и неизбежных войн. Они собирались со своими матерями и прислужницами в особенном покое замка, вроде терема; стены терема зимой покрывались циновками и тростником, а летом украшались зеленью и цветами; там женщины занимались работами шерстью, забавляя себя песнями или рассказами о битвах и подвигах рыцарей.
Замки были окружены полями, предназначенными самой природой на плодородие; но вместо обработанных полей и хорошо устроенных дорог, здесь виднелись только болота и равнины, пересеченные кое-где насыпями, и леса с просеками, а по сторонам дороги — столбы, виселицы и другие орудия смерти и пытки.
При въезде в лес, при переправе через реку, на рубеже феодала, на краю пропасти, около каждого замка, путешественник, предоставленный самовластным приказаниям владельца, подвергался платежу самой высокой, самой причудливой и весьма грубо вымогаемой пошлины. Перевозившие дорогие товары на лошадях или в телегах вынуждены были брать конвои, платить за них страшно дорого, и между тем подвергались грабежу того же самого конвоя, который должен был бы их защищать; часто по приказанию владельца, товары эти переносились в его вертеп.
«Посреди этих печальных памятников тирании и грустного рабства, появлялись трогательные символы евангельской религии, которая осушила столько слез, облегчила стольким бремя и утешила стольких в несчастье. Крест Спасителя воздвигался на распутье несчастными рабами. После той страшной картины, которую представляла опустошенная Европа, радуешься, взирая на этих несчастных: под гнетом бедствий они прибегали к священному знамени и иногда около дерева спасения находили убежище, недоступное тиранству владельца».[5]
Описав сельский быт таким, каким он был со времени пресечения династии Меровингов до воцарения Людовика Святого, мы перейдем к городам.
Вельможи жили почти всегда в своих укрепленных замках, а двор пребывал часть года в увеселительных дворцах, любимых государями, так что только два класса — священнослужители и ремесленники — населяли города.
Эти города, окруженные более или менее крепкими оградами и построенные или на вершине гор, или на берегу рек, состояли из узких улиц, неправильных, темных, лишенных свежего воздуха и солнечного света. Вдоль этих смрадных улиц, почти всегда не мощеных, нечистых и запруженных, посреди которых слонялись многочисленные стада свиней, тянулись в беспорядке грубые мазанки; площади обстраивались балаганами ярмарочных торговцев.
Почти всегда ремесленники одного ремесла и купцы, торговавшие однородным товаром, жили на одних и тех же улицах. Купцы или ремесленники, вступая в товарищества, находили в союзе защиту против притеснений. Чтобы придать такой гарантии больше могущества, они принимали характер религиозный, составляя из своего товарищества богоугодное братство, которое имело свой устав, свою хоругвь и своего покровителя. На эти товарищества и братства надо смотреть, как на зачатки общин и гражданства.
При отсутствии полицейского управления на отдаленных улицах случались такие же разбои, как и по дорогам в уединенных лесах. Вот почему жители должны были подчиняться двум, по-видимому, противоположным постановления. Они обязаны были в известный час выходить из дома не иначе, как с зажженными смоляными факелами, и в известный же час, смотря по времени года, после удара колокола, гасить огонь в домах. Запирая двери, жители тушили свои очаги и выходили из дома только по необходимости. На улицах в дождливое время бывала такая грязь, что по ним можно было только ездить верхом или ходить на ходулях. Сырость была так велика, что ржавчина покрывала железо на дверях и окнах. Смрадные испарения порождали и распространяли страшные болезни, известные под именем повальных, преимущественно проказу, самую страшную из всех, от которой зараженный умирал два раза. В самом деле, прокаженный объявлялся умершим, лишался права на наследство, брак его расторгался, справляли его похороны и, прежде чем он умирал действительно, его заточали в отдаленный квартал, где никто не мог иметь с ним сношений.
Это короткое описание дает понятие, что такое были Франция и остальная Европа в X, XI и XII веках. «Франция, говорит Шатобриан, была тогда федеративная аристократическая республика, признававшая над собой бессильного главу. Эта аристократия была без народа, всюду было только рабство, граждане еще не родились, работники и купцы принадлежали монастырским и господским мастерским, средние собственники еще не появились, так что эта монархия (аристократия по праву и имени) на самом деле была демократией, потому что все члены этого общества были равны, или думали, что они равны. Трудно себе представить, говорит тот же автор, какую гордость внушало феодальное правление: самый ничтожный владелец считал себя равным королю. Аристократия была притеснителем общей свободы и врагом королевской власти».
Сколько несправедливости, насилия, жестокости производилось безнаказанно человеком сильным и честолюбивым против беспомощного! Беда семейству, утратившему своего главу, если сыновья не достигли еще возможности защищать мать, сестер и самих себя. Часто тогда враг семейства, и обыкновенно честолюбивый и злой сосед, не встречая препон своей ненависти и мстительности, отнимал у вдов и сирот отцовское наследие. Счастливы были они, когда сами не попадали в руки своего грабителя и когда находили убежище и заступничество у другого владельца, родственника или союзника. Тогда-то воин, тронутый их несчастьем, возмущенный несправедливостью, жертвами которой они были, клялся отомстить за них, а настойчивость и мужество побуждали его исполнить клятву. Благородное самопожертвование возбуждало благодарность и удивление всех, преимущественно женщин, нуждавшихся, по своей слабости, в покровителе могучем и мужественном. Пример, похвалы прекрасного пола мужеству, желание отличиться блистательными подвигами воспламеняли сердца молодых дворян, и они с нетерпением ожидали того возраста, когда им дозволялось опоясаться мечом, сразиться копьем, словом обратиться в рыцаря. Таким образом феодализм вызывал личную храбрость, а опасности, среди которых жили в то время люди, требовали энергии и характера. Тогда оружие было в игрушку, турниры — препровождением времени, война ремеслом, а общество — настоящим полем битвы.
Если рассматривать рыцарство как обряд, по которому молодые люди, назначенные к военной службе, получали право носить оружие, то придется отнести его к эпохе Карла Великого и даже гораздо ранее. Этот государь, вызвал своего сына, Людовика Добродушного, из Аквитании, торжественно препоясал его мечом и дал ему воинское вооружение. Таких примеров было много во времена Меровингов. Можно бы даже проследить начала рыцарства и в германских гелейтах. Но если рассматривать это учреждение, как звание, которое занимало первое место в военном сословии и которое давалось посредством инвеституры, сопровождавшейся некоторыми религиозными и военными обрядами и торжественной клятвой, то в этом смысле оно возникло не ранее XI века. Только тогда французское правительство вышло из хаоса, в который погрузили его как волнения, последовавшие за пресечением Карловингов, так и беспорядки, причиненные набегами норманнов. Чем сильнее зло во времена политического перелома и анархии, тем оно продолжительнее, и тем более возвращение к порядку становится всеобщей потребностью. По этому ко всему, что только может способствовать удовлетворению этой потребности, привязываются страстно и восторженно. Благодарность и энтузиазм воодушевляли великодушных воинов, вооружавшихся для восстановления столь желанного порядка и для наказания разбоя некоторых злых владельцев.
5
Lacepede, Histoire de l'Europe