Страница 63 из 69
— Подайте милостыньку Христа ради… — наполовину сказал, наполовину пропел он. Это был голос старого, профессионального попрошайки.
С внезапно нахлынувшим интересом Мерлинг рассматривал нищего. Он увидел лицо старика, мутные, покрытые корковой катарактой глаза. Взяв нищего за рукав, Мерлинг втянул его во двор и захлопнул калитку.
— Спокойно, Джек, место! — крикнул он псу, снова вышел за калитку и осмотрелся.
Вечерние тени сгустились. Легкий шелест ветра в листве, приглушенные звуки музыки, далекие гудки электровозов создавали ощущение привычного, непотревоженного покоя.
Мерлинг вошел во дворик и закрыл калитку.
— Мы с вами, кажется, одного роста. Мой старый костюм будет вам впору. Пройдите вперед, — сказал он нищему и, поддерживая его за локоть, повел по дорожке к дому.
Прощупывая палкой дорогу, старик шел и славил доброту хозяйского сердца.
Дверь за ними захлопнулась.
Поставив уши торчком, Джек прислушивался. Наклонив голову то в одну, то в другую сторону, пес чутко вслушивался и вдруг, словно почуяв недоброе, тихо завыл.
Прошло много времени.
Мерлинг вышел во двор и присел возле собачьей будки. Скуля и виляя хвостом, пес подошел к нему и положил голову на его колено.
— Ах, Джек… Дорогой мой Джек, если бы ты знал, как трудна жизнь… — Он погладил собаку по спине.
Пес лизнул его руку.
— У тебя, Джек, чувствительное немецкое сердце. — Мерлинг расчувствовался, и лицо его приняло печально-ласковое выражение. Он полез в карман, вынул небольшой сверток и, достав из него кусок колбасы, протянул собаке.
Осторожно, губами, пес взял с ладони хозяина колбасу и, не разжевав, проглотил.
Мерлинг внимательно следил за собакой, он включил карманный фонарик и направил на Джека луч.
Уткнувшись мордой в землю и поджав хвост, пес надсадно кашлял, на его губах выступила пена, он упал, и по его телу прошла судорога…
Мерлинг погасил фонарь, запер входную дверь, достал из-под лестницы маленький ломик и ввел его в щель между дверью и косяком…
В два часа ночи дежурный платформы, провожая на Москву товарный состав, заметил в стороне дачного поселка Красные сосны зарево пожара.
К месту происшествия выехала пожарная часть и дежурная бригада районного отделения милиции.
Деревянный сухой дом горел как свеча. Было безветренно, пламя поднималось столбом к небу. Жители поселка, передавая по цепочке ведра с водой, как могли боролись с огнем. Когда приехала пожарная часть и сбила полыхавшее пламя, крыша обвалилась внутрь. Наиболее пострадала правая половина дома, здесь выгорел пол и часть стены.
Спустя несколько дней в одной из районных газет на четвертой полосе появилась бойкая заметка. Мы позволим себе перепечатать эту статью, сохранив стиль ее автора:
ДРАМА НА ЛЕСНОЙ УЛИЦЕ
В дачном поселке Красные сосны на Лесной улице в доме № 9 жил технорук набивного цеха артели «Художник» Петр Иванович Доброхотов. Талантливый живописец, добрый, отзывчивый человек, Доброхотов вел уединенный и скромный образ жизни.
Ночью, отравив сторожевую овчарку, неизвестный преступник взломал замок двери и проник в дом. Застигнутый врасплох хозяин дома был убит.
Преступник похитил имевшиеся у покойного ценности, затем, очевидно с целью сокрытия следов преступления, облил тело убитого керосином, поджег и скрылся.
Ведется расследование.
НАКАНУНЕ
В полдень Никитин получил записку:
«Уважаемый Федор Степанович! Срочно прошу вас зайти в партком. С приветом М. Ведерников».
— Михаил Нестерович ждет вас, — сказала секретарь, открывая перед ним дверь кабинета.
Помимо Ведерникова здесь были: директор завода Боровский и полковник Мазур.
По количеству окурков в пепельнице Никитин определил, что совещание длится не первый час, а по тому нетерпеливому ожиданию, с которым его встретили, понял, что тема этого совещания близко касается его дел на этом заводе.
Он не ошибся.
— Садитесь, Федор Степанович, — здороваясь с ним, предложил Ведерников. — С полковником Мазуром вы, кажется, знакомы? — И, не теряя времени, парторг перешел к главному: — Завтра запуск в серию «АЭП-7 — Аргус».
Никитин улыбнулся:
— Что ж, товарищи, это большое и радостное событие. От души вас поздравляю…
— Спасибо, Федор Степанович, но… — Боровский замялся. — Мы-то к запуску готовы. Хотелось бы услышать о вашей готовности.
— У меня все в порядке, Станислав Николаевич, можете запускать в серию.
— Да, но… — Директор, видимо, не находил подходящего выражения. — В цехе такая обстановка, что…
— В семнадцатом цехе обстановка нормальная, — возразил Никитин.
— Простите, Федор Степанович, но какая же это нормальная обстановка? На главный конвейер нацелены объективы фотокамер! Враг безнаказанно ходит по заводу, проникает в режимные цеха! — повысив голос, сказал Боровский.
— Пленка в фотокамерах засвечена, а враг… — спокойно ответил Никитин, — надо полагать, что завтра к вечеру уйдет и враг…
— То есть как это «уйдет»? — перебил его директор.
— Отснимет пленку и уйдет, — пояснил Никитин. — Ему на заводе больше делать нечего. Бывает и так. Вы, Станислав Николаевич, как рыбак, это хорошо знаете: выловят плотву, а по омуту ходит щука. Насадят живца, да и вытянут щуку.
Объяснение удовлетворило Боровского. Повеселев, он поднялся и сказал, направляясь к двери:
— Вам с горы виднее. Пойдемте, полковник, ко мне, потолкуем.
Мазур простился и вышел за директором.
— Знаете, Федор Степанович, — начал Ведерников, когда они остались одни, — мы с вами забыли о Дусе Филатовой.
— Как ее здоровье? — спросил Никитин, мысленно отметив, что парторг назвал Дусю ее девичьей фамилией.
— Чувствует она себя хорошо и, если ее не выпишут, грозится сбежать домой. Что-то нам нужно предпринять, а? Как вы думаете? — И, не получив ответа, сказал: — Вот вы, Федор Степанович, делаете большое, нужное дело, но судьба человека… — Заметив протестующий жест Никитина, он пояснил: — Поймите меня правильно, я говорю не декларативные вещи, это существо, это правда всей нашей жизни — Человек! У Дуси нет семьи, ее родители погибли в годы войны, она полюбила, и муж оказался негодяем…
— Хорошо. Что же вы предлагаете? — спросил Никитин.
— Надо все рассказать Дусе.
— Этого делать нельзя, — твердо сказал Никитин.
— Почему? Она сильный, волевой человек. Переболеет…
— А если Жарков придет к ней, вы уверены, что она сумеет сдержать себя?
— Стало быть, поддерживать ее заблуждение? Спокойно смотреть на то, как этот мерзавец встречается с ней в больнице и она, я сам это видел, как-то вся светится, когда он входит в палату!
— Поверьте, Михаил Нестерович, что я не меньше вас сочувствую Филатовой, но в данном случае вы не правы. Неведение спасло ей жизнь. Если бы Жарков только заподозрил Дусю, без всякого сожаления он убрал бы ее со своей дороги.
— Что же делать?
— Нужно все это время, пока мы не изолируем Жаркова, держать Дусю в клинике. Свидания Жаркову давать только в присутствии врача, лучше всего того врача, который выезжал к ней на вызов, его зовут Анатолий Дмитриевич. Все продукты, цветы, парфюмерию и даже предметы женского туалета, что может принести Жарков или передать через кого-нибудь из знакомых, не выдавать ей без тщательной лабораторной экспертизы.
— Хорошо. Я поговорю с врачом, — подумав, сказал Ведерников. — Вчера в десять часов вечера я был у Дуси. Вы знаете, что ее сейчас волнует? То, что Борис связал с ней свою судьбу, а она больна эпилепсией, тяжелой, неизлечимой болезнью… Понимаете, о чем думает эта глупая девчонка? Я знаю все то, что можно было бы сказать в подобном случае: «поспешный брак», «любовь с первого взгляда», «девичье легкомыслие», «мы тебя предупреждали»!.. Но ведь здесь действительно первое, сильное чувство! Вчера он приходил в палату при мне — высокий, мужественный. Голос у него мягкий, душевный! А глаза без улыбки, холодные и настороженные…