Геологическая поэма

Войдя во двор, Валентин сразу услышал доносящийся изнутри нестройный гомон множества голосов, заколебался было, но тут же, озлясь на себя за малодушие, решительно взбежал на крыльцо.

В просторных сенях громоздилось разнообразное экспедиционное снаряжение, из чего можно было с уверенностью заключить, что галдящие за дверью гости — видимо, топографы или геодезисты, то есть своя полевая братия. Однако все эти кое-как скатанные палатки, спальные мешки, вьючные ящики, геодезические рейки и треноги были сложены столь небрежно, что Валентин, не терпевший в экспедиционных делах даже малейшей неаккуратности, сразу внутренне встопорщился и в дом вступил уже с чувством безотчетной неприязни.

За довольно-таки разгромленным столом заседала, кроме нарядных хозяек, заметно хмельная компания из шести бородатых молодых мужчин. Все они, кроме одного в яркой ковбойке, помещавшегося рядом с Тамарой во главе стола, были в выцветших энцефалитках походного цвета. При появлении Валентина шум на миг прервался, и в наступившей тишине Тамара, смеясь, захлопала в ладоши:

— Ой, Валька! Ты откуда вдруг образовался?

— Ну ты, Валька, даешь! — Галина мигом подбежала, схватила за руку и потащила за стол.

— Штрафную Вальке, — с добродушной снисходительностью сказал сосед Тамары; он был редкостно красив собой, разумеется, сознавал это и вел себя соответственно.

Чувство неприязни у Валентина усилилось: «Очередной предмет. Роковой красавец…»

— Это надо же — Вальке штрафную! — Галина изумленно захлопала глазами. — Да он же не пьет совсем. Никогда и ни граммусика, понятно вам? Ну ни капельки!

Поднялся беспорядочный гвалт, возмущенный и недоверчивый.

— Так не бывает!..

— Отметиться пришел, что ли?

— Видали — он ни граммусика! А мы, выходит, законченные бухарики?

— Наверно, большой начальничек. — брезгует вмазать с экспедицкими, — хихикнул в горсть сидевший наискосок белобрысый тощий парень с клочковатой бороденкой; зубы у него были острые, крысиные, оттого он, видимо, и прикрывал рот ладонью.

— Ах, молчи уж, — досадливо замахала на него рукой Галочка. — Подумаешь, полевой волк нашелся! Да Валя, чтоб вы знали, коренной геолог, всю жизнь в тайге!.. Просто он у нас непьющий.

— С вами непьющий, а с нами будет пьющий, — уверенно заявил красавец, наливая граненый стакан водки.

— Точно! Валька, ты меня уважаешь? — со смехом крикнула Тамара; голос ее был резок, нетверд, вызывающе ломок; столь хмельной Валентин ее еще не видел. — Выпей напоследок за меня — я ведь замуж собралась!.. За этого вот гаврика!..

— Что ж, поздравляю, — машинально отвечал сбитый с толку Валентин.

— Томка, да он же не верит! — В голосе Галочки прозвенело что-то страдальческое.

— Не веришь?! — Тамара так и взвилась. — Сейчас мы тебе докажем. Эй, кричите все «горько»! А ну: раз… два… три!

— Горько! — вразнобой загомонило застолье.

Под этот аккомпанемент Тамара гибко наклонилась к своему красавцу соседу, преданно взиравшему на нее снизу вверх, и продолжительно, с подчеркнутой страстностью поцеловала его в губы.

— Поверил? — обратила она после этого к Валентину смеющееся свое лицо.

Происходящее на миг представилось ему нелепым сном, розыгрышем, чем угодно — настолько все это выглядело нарочито, вызывающе, однако опередившее рассудок сердце болезненно сжалось: «Это всерьез!»

— Поздравляю… — повторил он, ошеломленно уставясь на Тамару.

— Ну, заладил одно — поздравляю да поздравляю… Ребята! — глаза ее засверкали бедовым весельем. — Познакомьтесь — это Валька, мой бывший предмет! Хороший парень, только скучный, как не знаю кто… Вот у моего Эдика… — Тут она снова наклонилась и, одновременно скашивая на Валентина пытливый глаз, чмокнула «гаврика», взгляд которого начинал уже выдавать некоторую обеспокоенность. — У Эдика моего фамилия Сурп… Суп… Суприанович вот как! С такой фамилией только в морге работать, а ведь душа парень! — Тамара фыркнула. — Эдка, не вздумай обижаться!.. Нет, уж кому бы в морге — так это Вальке… Валечка, ты только не сердись, но ведь правда же, а? Правда? Ну скажи!

— Томик, не тирань человека, — вступился дюжий малый, голубоглазый, с каленым медным лицом; линялая энцефалитка его была украшена крупной надписью: «Не пей сырую воду!» — Пусть твой бывший предмет спокойно выпьет, раз уж заявился.

Несмотря на душевное смятение и разброд в мыслях, Валентин все же сознавал свое дурацкое положение за этим столом, а также и то, что всерьез возражать подвыпившей женщине — занятие не самое умное. Он шел сюда в надежде хоть немного отрешиться от гнетущих мыслей, а на деле же, говоря образно, получил обухом по голове, и это на некоторое время лишило его способности мыслить ясно и логично. Поэтому он не встал и не откланялся с достоинством, а остался сидеть, и даже больше того — невпопад и сам того не желая проговорил внезапно:

— Я только что был у одного мальчика, лет шесть ему… Шум за столом на мгновенье убавился, затем хихикнул давешний парень с клочковатой бороденкой:

У него гости утопили рыбку… спустили живьем в банку с водкой. Наверно, он никогда в жизни водку в рот не возьмет…

— Эх, меня бы в ту банку! Только чтоб банка была побольше!

— В водку — это зря, — солидно сказал здоровяк с исписанной энцефалиткой. — Рыбу надо отмачивать в сухом вине, в белом. А мясо для шашлыков — в красном. Уксус тоже годится. Когда я работал в Махачкале…

— Погоди ты со своей Махачкалой! — зло прищурился Эдик. — Тут фрайер на нас бочку катит. Видали — мы алкаши, мы рыбок женского пола в водочке топим! Эти карикатурки нам понятны, не на дурачков напал!

— Тонкий намек на толстые обстоятельства, — глуша в кулаке смешок, сказал парень с крысиными зубами.

— Именно намек! — окончательно взъярился Эдик и начал медленно вставать, не спуская с Валентина недобро сощуренных глаз. — Слушай, фрайер, тебе что здесь надо? Влез без приглашения, не пьет, о рыбках каких-то базарит… Короче, гуляй-ка ты отсюда по холодку!

Самое странное — Валентин не почувствовал ничего похожего на злость или раздражение. Просто навалилась вдруг гигантская апатия, и все вокруг стало глубоко безразличным. Он молча поднялся и пошел к выходу.

— Валька, стой! — Тамара мгновенно вынеслась из-за стола, напряженно замерла на половине движения и в своем тесно облегающем светлом платье на миг показалась всем как бы раздетой. — Никуда ты не пойдешь! А ты, Эдка, слишком-то здесь не разоряйся — пока еще не муж. Валька мой друг, и ты не имеешь никакого права его оскорблять. Да, он ухаживал за мной — ну и что с того? Я тебе кто — уродка какая-нибудь или старуха, что за мной нельзя побегать? — Она гордо и зло вскинула голову; одной рукой подбоченилась, второй — подхватила, словно готовясь оторвать чечетку, край подола и крутнулась на каблуке. — Скажешь, плоха? — Зеленоватые глаза ее сверкали острым минеральным блеском, стройное длинное тело как-то по-змеиному, извилисто, встрепенулось, напряглось, и она, выставив грудь, двинулась на Эдика. — Плоха? Ну-ка, ну-ка!

Эдик опешил, заморгал, живо отшатнулся вместе с табуретом.

— Ты что, ты что, Том? — бормотал он, елозя локтем своей нарядной ковбойки в миске с мелким частиком. — Я ж ничего такого и не сказал… Ну, мало ли что было… Я ж тебе все это прощаю, Томик…

Томик вздрогнула, отшатнулась, побелела, но тотчас же хищно пригнулась к самому лицу Эдика.

— Прощаешь? — почти шепотом произнесла она низким, хрипловатым голосом. — Это что ж ты мне прощаешь, миленок? В чем же это, интересно, я виновата перед тобой? Что раньше не встретила? Не знала, что ты есть на свете, такой расхорошенький? Виновата, что все вы, сволочи, липли ко мне и нигде проходу не давали? И что я, дурочка, верила красивым словам, обещаниям, в любовь с первого взгляда, в порядочность вашу? Что каждый раз надеялась — вот она наконец-то, и моя семейная жизнь! Как у всех! Ребенок, квартира, электрический звоночек на двери!.. А у него где-то жена, дети, так что извини, дорогая, наша встреча ошибкой была-а! — яростно содрогаясь от головы до ног, пропела она истерически вибрирующим и поистине жуть наводящим голо сом. — Вам-то плевать на эту ошибку, вы ее водочкой запиваете, а из меня эту ошибку в гинекологическом кресле железом выскабливают, по живому мясу! С кровью! Вон Галка свидетель — она выхаживала меня, когда я несколько часов поды хала вот на этой кровати от потери крови. Тоже из-за такого же вот добренького: «Ах-ах, все понимаю, ни в чем не виню… Увезу тебя к цветущим розам, к солнечному морю…» Значит, ты тоже ни в чем меня не винишь? И к солнечному морю повезешь лахудру? Спасибо, миленький, спасибо! В ножки, в ножки тебе кланяюсь!