Страница 27 из 51
Мы шли на веслах сквозь камыши, издалека наблюдая за мысами Икагасаки и Ямабукиносаки. Еще никого не увидев на пути, мы уже издалека услышали плеск воды от руля и негромкую песню с приближавшейся лодки. Проплывая мимо, мы спросили тех, кто плыл в лодке:
— Куда вы?
— Мы в Исияма, плывем встретить людей, — ответили оттуда весьма приятным голосом. — Наша лодка отправилась с опозданием и судно уже ушло оттуда, так что в пути мы разминулись.
Мы остановили лодку и часть моих спутников перешла в нее. Гребцы продолжали напевать свои любимые песни.
Когда мы проплывали под мостом Сэта, уже совсем рассвело. Беспорядочно перелетали с места на место кулики. Мириады предметов своим очарованием вызывали во мне беспричинную грусть.
И вот, когда мы приплыли к нужному нам берегу бухты, навстречу нам туда уже прибыл экипаж. В столицу мы вернулись около часа Змеи.
Кто-то собрал всех моих служанок. Они сказали мне:
— Тут была такая суматоха, будто Вы уехали в неведомые края. И я отвечала:
— Вы говорите приятные вещи. Действительно, я такова, что вполне еще могу вызвать суматоху!
При дворе наступило время проводить встречи по борьбе. Сын мой захотел участвовать в них, я его снарядила как надо и отправила. Сначала он явился к отцу засвидетельствовать почтение, дальше они поехали в одном экипаже. А вечером сын вернулся домой в сопровождении тамошнего прислужника. Я расстроилась, потому что считала, что Канэиэ должен был привести мальчика сам.
На следующий день сын, как и вчера, снова отправился на состязания, но отец уделил ему мало внимания и вечером отослал обратно домой, распорядившись:
— Кто-нибудь из ведомства! Когда все окончится, проводите его домой!
Сам он уехал раньше. Я чувствовала, как этим огорчен мальчик: он рассчитывал, что вернется домой вместе с отцом, и теперь не знал, что делать дальше. Сама я чувствовала себя разбитой на части.
И вот настала восьмая луна. Вечером второго числа, при светильниках, внезапно появился Канэиэ. К моему удивлению, он произнес:
— Вели крепко запереть ворота: завтра мы в затворничестве[34].
Я сделалась совершенно вне себя. Мои дамы собрались вокруг; они сгрудились, и с их стороны до моих ушей доносилось:
— Спокойнее! Спокойнее! — но это лишь подзадоривало меня. Я осталась с Канэиэ с глазу на глаз, и несомненно, выглядела подавленной и понурой.
Канэиэ пробыл со мной до утра и весь следующий день до темноты, и сказал только:
— Мое сердце не изменилось, почему ты считаешь, что я стал хуже?
Нет смысла приводить здесь мои слова.
Пятого числа, в день объявления новых назначений чиновников, Канэиэ был объявлен генералом — это было действительно большим продвижением, событием очень радостным. После этого я стала видеть его немного чаще.
— На теперешнем Собрании Дайдзёэ (Первого вкушения риса нового урожая), — сказал мне Канэиэ, — попрошу экс-императора высочайше распорядиться, чтобы нашего сына облачили в официальные одежды — присвоили ему ранг чиновника. Это будет девятнадцатого.
Все произошло по обычаю. На церемонии посвящения в совершеннолетние старший советник Гэндзи[35] поднес мальчику придворный головной убор. Мое направление для Канэиэ, согласно оракулу, было неблагоприятным, но когда церемония завершилась, он остался у меня, заявив, что наступила ночь и уезжать уже поздно. В глубине души я не могла не думать все о том же — что все происходит в последний раз.
Девятая и десятая луна прошли в том же духе. Повсюду стоял шум по подготовке к Собранию Первого вкушения риса нового урожая. И я, и мои родственники, хоть и думали, что для нас будут свободные места для обозрения, когда пришли, неожиданно обнаружили, что они совсем близко от государева паланкина. И хотя у меня оставалась горечь при мыслях о Канэиэ, я заметила, с каким блеском проводится церемония, как тут и там говорят:
— О, появились еще выдающиеся особы, эти новые!
По мере того, как я слушала эти разговоры, у меня портилось настроение.
С наступлением одиннадцатой луны все больше стали шуметь по поводу Собрания Первого вкушения риса нового урожая, стало явным ощущение приближения этого дня. Канэиэ, явно опасаясь, что сама я недостаточно хорошо подготовлю сына к принятию ранга, приезжал к нам чаще обыкновенного и понуждал меня предпринимать усилия для того, чтобы наставлять сына.
В день, когда Собрание завершилось, Канэиэ приехал пока еще не сделалось очень поздно:
— Я не должен оставаться с вами до окончания церемонии, что станут говорить люди? Но закончится она очень поздно, поэтому я прикинусь больным и уйду к вам. Мне хочется завтра убедиться, что сын облачен как полагается, и поехать с ним вместе.
Когда он сказал это, ко мне на минутку вернулось ощущение минувших времен.
Наутро Канэиэ вышел из дома со словами:
— Мужчины, которые должны сопровождать нас, сюда не прибыли. Пойду, наведу там порядок. Облачите мальчика.
Радостная церемония объявления совершеннолетия сына была очаровательной и наполнила меня приятными чувствами. После этого, как и положено, я приняла религиозное затворничество.
Двадцать второго числа я узнала, что молодой человек[36] должен быть в имении отца, и пока, получив об этом известие, я раздумывала, стало совсем поздно. Я беспокоилась, что сын отправился один. У меня изболелась грудь, вид был жалкий. Мне говорили, что отец, наверное, только сейчас вернулся домой, но я по-прежнему все беспокоилась — как это мальчику придется возвращаться в одиночестве! После этого о Канэиэ ничего не было слышно.
Потом наступило первое число двенадцатой луны. И только в полдень седьмого числа Канэиэ показался лично. На этот раз я не смогла принять его сама, и он приблизился к моей ширме, узнал, как обстоят дела, и ушел, промолвив:
— Ну, уже начинает темнеть, а поскольку меня вызывают во дворец…
И опять не давал о себе знать дней семнадцать-восемнадцать.
Сегодня с самого полдня уныло моросит дождь. Я уже перестала надеяться, что Канэиэ может прийти. Я стала вспоминать прошлое — сердце мое не зависит от того, есть ли ветер и дождь, — и я так и сидела, погрузившись в размышления. Когда я стала воскрешать в памяти теперешний случай, то думала о том, что и в прежние времена не отличалась твердостью, и, вероятно, сама во многом виновата, и в том, что помехой Канэиэ становились дождь и ветер. В таких размышлениях проходило время.
Полосы дождя висели, пока не пришла пора зажигать светильники. В южные комнаты, где живет сестра, в это время кто-то пришел. Когда послышались звуки шагов, я произнесла:
— Видимо, кто-то близкий. В экую дурную погоду пришел!
Я сказала это, сдерживая свое бурлящее сердце, и дама, которая сидела напротив и была со мною знакома много лет, заметила на это:
— Ого! Бывало, господин приходил к вам и не в такой еще ветер и дождь! — После ее слов у меня неудержимо покатились горячие слезы, а в голове сложились стихи:
Раз за разом я повторяла их про себя и не могла уснуть, а тем временем совсем рассвело.
34
Затворничество — религиозные запреты, соблюдение которых не позволяет общения с посторонними.
35
Старший советник Гэндзи (Гэндэи дайнагон) — предположительно, это Минамото-но Канэаки, сын императора Дайго.
36
По обычаю, человека называли по официальному положению в обществе, а не по имени собственному, даже в семейных кругах