Поединок со смертью

– Йооо моё… – в ответ с энтузиазмом дружно взвыла оскорблённая подозрением толпа, однако по-прежнему весьма уныло глядя на агитатора.

Агитатор продолжил:

– Они, эти новые дикари, уже готовы к полноценному захвату ваших кровных земель, а вас, таких доверчивых дураков, и в ад не пустят, потому что ваши тухлые мозги уже давно проспиртованы настолько, что и тухнуть там нечему. Не говоря уже о возгорании в их тухлых недрах искры мысли. А тем временем, пока вы тут заливаете горе «чернилами», миром правит денно и нощно, и без перерыва на обед, очень-на пребольшой бизнес.

– Ага, транснациональные корпорации, – вставил реплику просвещённый рыбий хвост.

– Да, корпорации, которым наплевать на вашу беспечную Родину, им нужна только прибыль, а не ваши стародавние традиции. Про них вы скоро совсем забудете и, как-нибудь однаджы, нежарким таким вечером, безмятежно усопнув в крапиве под забором после очередного подпития, вдруг обнаружите, раз и навсегда, себя в новом качестве – космическим бомжем, которого изгнали из рая и не пустили даже в ад. – Он помолчал немного, потом деловито спросил: Я прав?

– А то, – в ужасе ответила зачарованная столь очевидной перспективой толпа – послушно и доверительно.

Агитатор продолжил:

– Немного свежей истории. Когда Горбач объявил курс на Запад и пошёл народу мозги парить, к нам, под его жизнерадостный трёп, завезли сто тысяч иностранных предпринимателей…

– Ни фига… сто тысяч… – ахнула толпа.

– …а когда курс, согласно моде, сменил ориентацию, к нам с Востока составами стали гнать китайцев и талибов, самую дешёвую в мире рабсилу. И что мы в результате имеем?

– Да, что.

– Предприниматель завезён, рабсила укомплектована, а вы, старые русские, древние мордовские, ветхие татарские и прочие исторические нацкадры, можете досрочно отправляться на свалку мировой истории. Вы даже хосписа не достойны, как, например, ущемлённые просвещённого запада.

– Хоспис? – выкрикнул один мужичок из заднего ряда. – Это я вам счас объясню. В нас в посёлке было две больницы, большая и маленькая, ну, чуть поменьше. И тут приехали из Америки бышие наши граждане и говорят, что в их Америке повсеместно больницы закрывают, а вместо них открывают хосписы. Ну, и наши дурики, чтобы от моды не остать, взяли и закрыли одну больницу, ту, что побольше, и навесили на неё новую вывеску —«хоспис».

– А на хрен вам этот хоспис? – спросили из толпы. – Пиво там хоть дают?

– Не то что пива, так и жратвы не дают вовсе, говорят, всё одно подыхать. Только музыка целый день играет по радио да новости идут.

– А на кой им новости, када оне умирают уже?

– А чтоб знать, чем тут дело закончится.

– Ясно, япона мама…

– У нас тоже хоспис открывали, – сказал другой мужичок. – Так там, в этом хосписе, один только врач был да две санитарки. Из еды давали пшёнку на воде.

– И больше ничего?

– Ничего. Говорят, всё одно помирать. Не санаторий. На тот свет и без прибавки в весе возьмут, худым помирать не зазорно.

– Так все и померли в голодных муках?

– Ну, кто как. Кто помоложе, так тех сразу порезали, они и не мучились.

– Как порезали? – полюбопыствовала мрачная толпа.

– На органы, кто говорит, а кто не согласен, говорит, что бабам на косметику.

– А что потом?

– Суп с котом. А что потом может быть? Как все померли, так по мешкам останки распихали да в землю и закопали всех разом, на пустыре за больницей. И больше в тот хоспис никто не пошёл.

Народ одобрительно загудел.

– Конкретно правильно.

– А только как это – не пошёл?

– Проявил потому как народ волю.

– Я чево её не проявлять, када взяли да и подожгли ево, этот самый хоспис. На кой он простому народу?

– Простой народ привык помирать дома. В собственных стенах, при родных и близких, с жизнью прощаться. И чтоб со всеми своими органами на тот свет прямиком и прибыть, а не в разобранном состоянии, как из мясной лавки.

– И верно всё говоришь, а то как выпить захочется? А печёнки у тя уже и нет.

– Да она у тя всё одно циррозная.

– Какая ни есть, а всё печёнка. Не, хосписы нам не нужны вовсе.

– Вот и они так же думают. Под забором, в крапиве и скоротаете последние часы своей никчёменой жизни, и совершенно незатратно, – сказал он очень сердито.

– Да уж… – понуро, то ли согласился, то ли усомнился задопингованный сверх всякой меры народ.

– Вам ещё не один раз лапшу на уши повесят моральные плебеи от пропаганды на тему о том, что у вас в крови живут неистребимые гены самоубийства, по телеку вам многократно покажут, как это делается, а по интернету укажут даже адреса, где это можно сделать с комфортом, если вас не устраивает плацкарт под забором в укрытии крапивы. Новому миру вы, ущемлённые граждане России, больше не нужны. Ваши реки, горы, леса и недра пригодятся другим, более проворным, но лишённым этих благ народам.

Несанкционированный митинг снова заволновался.

– Это почему же? Мы что, хужее нигеров даже? – обиделся рыбий хвост.

– Он, этот новый глобальный мир, выше всяких наций. Ему в качестве рабсилы нужны покорные бараны с востока. Вы всё поняли, ущемленные, но всё ещё гордые люди равнины? – снова грозно возвысил голос агитатор и взмахнул густо татуированной рукой.

– В полном объёме…

– Интил дес… – рявкнули из толпы два-три голоса.

– То-то же. Молодцы.

– А мы понятливые от рождения!

Агитатор достал из внутреннего кармана лист формата А4, развернул его и сказал строго:

– Тогда ставьте подписи.

– Чево?

– Подписи, говорю, ставьте, и быстро.

– Чево-чево?

– А это обязательно? – словно очнувшись от гипноза, разумно усомнилась подавленная обрушившейся на неё информацией толпа. – Может, не нады так резко?

– Надо, Федя, надо, мне ещё одну станцию сегодня охватить надо, – с тоской бросив взгляд на часы, жёстко пресёк вновь назревавшую оппозицию агитатор, – и чтоб все писали правильный адрес, – сказал он, хищно глянув в мою сторону.

Сделав глаза пошире, я стала задумчиво смотреть сквозь него.

Из негустой уже толпы незаметно выбирались на волю боязливые.

– А космополиты – это… евреи? – робко спросил один из подписантов.

– Не факт, – ответил, остро глянув на него, агитатор. – Вот греки да римляне ругали евреев почём зря, что посреди тогдашнего космополитического мира они всё ещё остаются националистами. Так что евреи бывают всякие. Еврей означает европеец, то есть крайний. Потому что Европа с краю от России. Украина как бы наша. Догоняешь? Еврейцы это – сокращённо европейцы.

– Понял, не дурак, – сказал сомневавшийся мужчина, однако – не без ехидства. – А теперь всё наоборот. Это нонешние нацисты повсеместно ругают евреев космополитами.

– Космополитом может стать каждый, кто забыл, что есть Родина. А не только еврей, понял, рыбья твоя голова? – сердито сказал агитатор.

– Родина скоро будет есть помойку, всё к тому идёть, – сказал сомневающийся, после чего вёртко и скорёхонько ускользнул от встречи своего носа с кулаком агитатора.

– Вот и строй с такими демократию, – сказал тот, сжимая теперь уже оба кулака.

Толпа быстро поредела. Агитатор, мрачно пересчитав записи в почти чистом листе, сложил его вчетверо, засунул в карман и двинулся дальше. Я снова прошлась по перрону. Похоже, так всю ночь придётся коротать. Пока не скучно, однако. Но когда-нибудь они все разойдутся, и тогда… бррр…

В густых тяжёлых сумерках, неумолимо наползавших на перрон, медово-прозрачных, навевающих разнообразные воспоминания и тревожные настроения, было неуютно.

Сквозь фантастически призрачные, недвижно повисшие пряные запахи ярко расцветших клумб и острый дух сырой привокзальной земли я будто различала некие таинственные знаки судьбы. Меня не покидало волнующее ощущение близящихся магических перемен и, возможно, каких-то неординарных событий, но тогда, в ие часы, когда ещё не поздно было взять обратный билет, я не могла даже предположительно помечтать, что именно со мной произойдёт в ближайшем будущем. Это ощущение чего-то неожиданного, весьма странного и возможно даже дикого, в моём скором будущем появилось не сейчас, а немного раньше, ещё в поезде. Когда оставалось всего две остановки до нашей станции, вдруг остро защемило в дурном предчувствии неизбежного моё вещее сердце…