Страница 21 из 37
— Было около одиннадцати вечера, если вы имеете в виду, когда я вышел. Ну, может, половина одиннадцатого. А когда я видел соседа, было примерно восемь или около того. Так что они успели сделать свои дела и разошлись, — подмигнул он Куропаткину. — А когда я вышел за вином, в коридоре никого не было, кроме горничной в дурацком синем переднике. Она что-то собирала с полу, я не присматривался.
Куропаткин поблагодарил Максима, бросил последний взгляд на храпящего Серегу и вышел из номера. Горничные уже были опрошены, никто ничего не видел. Ухватиться было все также не за что…
Она готовилась к вечеру. Собрала волосы в высокую прическу, накрасила глаза и ресницы, хотя обычно предпочитала только наложить на веки тени; а на лицо — тон и блеск на губы. Но сегодня вечер должен быть особенным, и поэтому она накрасила губы помадой. Красной. Говорят, красный цвет вызывает у мужчин желание. Она сегодня хотела вызвать это желание — впервые. Сейчас ей надо быть красивой и сексуально привлекательной. Она мечтала, как он будет смотреть на нее, как скажет, какая она красавица, как аккуратно вынет из волос шпильки и распустит их по ее плечам. Как погладит ее лицо, проведет трепетной ладонью по ее телу, скрытому тончайшей тканью вечернего платья, и ее тело отзовется… поймет, что это — он. ОН. Тот, кто ей нужен на самом деле, тот, кого она так долго искала. Тот, кого она полюбила. Тот, кто не стал тащить ее в постель в первый же день, кто боялся даже дотронуться до нее и тем не менее с гневом оглядывался на прохожих, пожирающих ее глазами. Тот, кто водил ее в картинную галерею, и рассказывал о Рубенсе. Или о Веласкесе? Ах да, о Ренуаре…
Да какая разница, о ком. Главное, что он умный. Не какой-нибудь там грузчик или слесарь-алкоголик. Он просто чудо. Добрый, умный, понимающий… Но главное, — она нужна ему! Она не может ошибиться, потому что ее душа рвется к его душе. Ему нужна она сама. Она, а не ее тело, которое бог создал совершенным. Она, а не ее лицо, которое словно написал влюбленный художник. Она привлекла бы его, даже если бы была уродиной. Она в этом уверена! О да, никогда она еще не была так уверена, как сейчас!
Ее глаза блестели, кожа вдруг разгладилась, и исчезли крошечные морщинки возле глаз, губы приоткрылись, и она стала похожа на совсем юную влюбленную девчонку. Она смущенно хихикнула, а потом засмеялась, б конце концов, имеет она право на счастье?
Вот это счастье и настигло ее! И ничего стыдного в этом нет. Она столько страдала и выстрадала его. Он — единственный, кто может изменить ее. Да что там, уже изменил! Правда, если не считать недавнего инцидента… Но она уже договорилась сама с собой, что этот ее поступок был последним. Больше ей не надо делать ничего такого, потому что ОН — найден!
Она запела, закружилась у зеркала и вспомнила, что не надела новые туфли на каблуках, купленные сегодня утром специально для этого платья. Может быть, и вправду рассказать ему все? Ведь он же — следователь, он должен понять ее и помочь ей!
Куропаткин собирался на свидание, как на заклание. То есть это не было свидание. Вернее, он не сказал Анжеле, что это не свидание. Не смог. Потому что она пригласила его к себе на ужин. А что такое ужин, как не свидание? И тюфяк Куропаткин растаял и не смог сказать ей, что придет по делу. И никакого ужина не хочет, потому что не голоден. Да, надо было сказать именно так. Но теперь уже поздно. Нужно было пригласить ее к себе в кабинет как возможного свидетеля, официальным тоном попросить явиться во столько-то, и все. И поставить на этом точку. Но Куропаткин понимал, что Анжела именно та женщина, которая замкнется в себе в его кабинете и наотрез откажется что-либо вспоминать. С ней надо было ухо держать востро, начинать разговор с каких-то приятных моментов, вызвать ее на откровенность, успокоить и только потом спрашивать. А вот так, наскоком, нахрапом, ничего не получится.
Куропаткин с досады плюнул на пол, чего никогда раньше не делал в своем кабинете. Уж он-то мог не врать самому себе! При желании все было бы возможно: и вызвать ее сюда, и разговорить. Он шел к ней домой, потому что хотел ее, жутко хотел. Он становился сам не свой при виде этой женщины. Она была для него чем-то сродни магниту, притяжение действовало на следователя очень сильно. Он, конечно, противился ему, но ведь самому себе-то мог признаться, что страстно желает ее. Самое странное, что такое ощущение было для капитана внове. Ни разу в жизни он никого так не хотел, да и вообще был не особенно искушенным в сексуальном плане, и Спокойно переносил даже длительное воз-Держание. А вот поди ж ты, Анжела притягивала его к себе и манила, дразнила и поощряла. И почему же он, дурак этакий, идет к ней с этим дурацким букетом цветов и коробкой конфет, как заправский донжуан с джентльменским набором, только презерватива не хватает? Наверное, потому, что хочет еще раз посмотреть на нее, подышать одним воздухом с ней — напоследок, на прощание.
Ведь он-то знает, что идет к ней по делу, хочет с ней поговорить, чтобы она вспомнила все, что может прямо или косвенно относиться к убийству. Ведь она была на месте преступления и живет совсем неподалеку. И вообще, могла что-то заметить еще в тот вечер, когда было совершено нападение на Корнилова. Анжела удивительным образом два раза оказалась на месте преступления, где произошли убийство Эленберга и нападение на Корнилова.
Черт! Куропаткин понимал, что все эти доводы шиты белыми нитками. Если бы она что-то заметила, то сразу бы ему об этом сообщила, когда он в первый же вечер знакомства выложил ей, что он — следователь. Зачем же он идет к ней?
Тем более что точно знает, что не позволит себе поддаться чарам этой прекрасной женщины и не станет укладывать ее в постель. Почему? Ответ был крайне прост: он не любил Анжелу, а лишь желал ее. А любить и желать — совсем не одно и то же. Следователь Куропаткин был до смешного старомоден. Он считал, что нужно укладываться в кровать лишь с той женщиной, которую любишь. А любил он только свою жену, которая в это время гостила у родителей в Северной столице.
Денис сидел в том же самом баре, который постоянно посещал по вечерам во время своего нелепого отдыха. Нелепого — потому что отдыха не было. Было только проживание в санатории. Весьма недешевое, надо заметить. Но на данном этапе на деньги ему было наплевать. Теперь, когда он один, без Эммы, ему не надо ни с кем советоваться и ни у кого ничего просить. Правда, знать это было тяжело и очень грустно. Он не хотел, чтобы Эмма Умерла, правда, не хотел! Он всего лишь попросил Колобка обставить дело таким образом, чтобы Эмма стала временно недееспособной. Попала в небольшую аварию, к примеру, и очутилась в больничной палате. Сломала ногу и оказалась в гипсе. Главное — чтобы она не могла поехать в Германию в ближайшие два-три месяца.
На большее фантазии Корнилова не хватало. В конце концов, Колобок — профессионал, он ему платит, так пусть тот сам и решает, когда и что надо сделать!
— Это будет сложно, — сказал киллер, почесывая подбородок. — Сложнее, чем обычная заказуха. Двойной тариф…
Денис внутренне сжался, но согласился. В конце концов, что такое десять тысяч долларов по сравнению с теми деньгами, которые он сможет получить от продажи магазина. Почему-то он был уверен в том, что стоит ему вложить определенную сумму в погибающий бизнес, как все изменится, наладится и войдет в нужную колею. Вернее, в новую, потому что на новом этапе Денис планировал получать большую прибыль, чем получал ранее. Только Эмма этого не понимала и не хотела понимать. Корнилов пытался оправдать себя именно тем, что Эмма, его жена, не понимала его. Его, который никогда ни в чем ей не отказывал, кроме севрской шкатулки за четыре тысячи евро.
Теперь деньги его не интересовали. Он вообще потерял вкус к жизни. Сейчас, после смерти Эммы, он мог продать ее магазин и свою квартиру, переселиться в меньшую и подлатать свой бизнес или даже начать новый. Но ему это было не интересно. Ему надоело жить, он устал жить, боялся, в конце концов. Он боялся, что вот сейчас перед ним появится Колобок, присядет рядышком и скажет: