Страница 15 из 32
Физик не мог предположить, что в эту самую минуту уже началась вторая, и последняя, попытка контакта, окончившаяся неудачей. И он не мог знать, что всего один шаг отделяет его самого от участия в этой попытке и от необходимости ответить на вопрос: «Какие вы, люди? — поставленный чужим разумом. — Знакомы ли вам понятия гуманности, доброты?» Он не знал, что на подобные вопросы уже ответили все его товарищи. Что незадолго до этого голубая вспышка от выстрела бластера перевела в самом начале попытку контакта с Доктором и Кибернетиком в крысиный лабиринт, что Практиканту показали, как с ним самим случилось несчастье, хотя никакого несчастья не было, а Практикант уже бросился его спасать. Ничего этого Физик не знал, а если бы и знал, то всё равно не успел бы разобраться во всей сложности ситуации, потому что ему самому была уже предложена задача и надо было отвечать на заданный вопрос, хотя самого вопроса он не слышал и не предполагал даже, что он задан.
Задача, предложенная ему, была предельно проста. Те, кто её задумал, уже знали глубину и сложность человеческой психологии и потому не хотели рисковать. Условия задачи выглядели примерно так: если путник С идёт из пункта А в пункт В и по дороге ему предложен выбор одного из двух совершенно равнозначных путей, то какой путь он выберет? Какой путь он выберет, если путь Л1 ничем не отличается от пути Л2? Ничем, кроме того, что, пройдя по пути Л2, человек принесёт гибель колонии отличных от него и совершенно неизвестных ему живых существ?
Ущелье, по которому шёл Физик, разделилось на два рукава. Почему-то казалось, что раньше здесь был только один рукав, и теперь он не знал, куда повернуть. Оба рукава точно шли на север, к площадке, где его ждал Практикант. Он проверил их направление по схеме, которую успел набросать скорее по привычке, так как до воды прошёл не больше километра и хорошо помнил дорогу. Ни на карте, ни в памяти не было правого рукава. Он свернул в него именно потому, что любопытство в человеке развито сильнее многих других чувств, этого не могли предположить те, кто ставил условия задачи.
Под ногами среди мелкого щебня с сухим треском лопались какие-то шарики. Физик нагнулся. Округлые белые тельца упрямо карабкались с одного склона ущелья на другой. Живая лента трёхметровой ширины, состоящая из этих странных насекомых, преградила ему путь. «Какие-то паучки; жизнь здесь всё-таки есть, хотя бы в этих примитивных формах, и, значит, Доктор ошибался, — подумал он. — Слишком мы любим поспешные выводы. Эта колония похожа на мигрирующих земных муравьёв».
Существа ловко карабкались на отвесные стены ущелья. У них было всего три гибкие лапы с коготками и не было глаз. Одна лапа впереди, две сзади.
«Надо будет поймать двух-трёх и засушить для Доктора…»
Не было ни малейшей возможности обойти эту шевелящуюся живую ленту, и очень не хотелось возвращаться. Осторожно балансируя на камнях, Физик стал пробираться вперёд, стараясь причинить как можно меньше вреда тем, кто полз у него под ногами. Собственные цели всегда казались человеку значительней тех, кого он съедал за обедом и на кого случайно наступал на лесной тропинке. Во всяком случае, к этому он привык на Земле и не предполагал, что у некоторых существ возможна собственная точка зрения на этот счёт.
Физик уже пересёк почти всю ленту, раздавив не больше десятка насекомых, и занёс ногу для последнего шага, но тут непрочный камень подвёл его. Человек пошатнулся и выронил канистру в самую гущу живой ленты. Наверное, это переполнило чашу терпения. Мир раскололся. В ушах засвистел ветер. Физик почувствовал себя втиснутым в какое-то узкое пространство. Наверное, это была трещина. Точно разобраться в этом он не мог, так как кругом царил полнейший мрак. Сам переход в это новое для него состояние прошёл довольно плавно, без резких толчков и настолько быстро, что он просто не успел понять, что произошло.
С трудом выбравшись из расселины, Физик оказался на высокогорном плато, в совершенно незнакомой местности. Скалы здесь казались нагромождёнными друг на друга без всякой видимой системы. Он даже не сумел определить границу главного водораздела, чтобы хоть приблизительно узнать, в какой стороне находится море. Дышалось гораздо труднее, чем на равнине, и это говорило о большой высоте. Почему-то его не очень беспокоило положение, в которое он попал, может быть, потому, что подсознательно он надеялся, что те, кто перенёс его сюда, позаботятся и о возвращении. Однако прошёл день, и ничего не случилось. Больше всего он удивлялся тому, что чувство голода почти притупилось, хотя последний раз они поужинали с Практикантом три дня назад. Даже пить не хотелось. Очевидно, в организме происходила какая-то перестройка, замедлившая все внутренние процессы. Возможно, это побочное влияние радиации.
Ночью его мучили кошмары. Светящиеся скалы надвигались и давили его, каменная трава росла почему-то на голове у Доктора. Раза три он вскакивал и слушал, но ни единого звука не доносилось из ночной темноты. Небо было на редкость чистым. Огромные голубые звёзды слагали искажённую картину созвездий. Десятки световых лет отделяли его от настоящего дома, и, может быть, поэтому не имело особого значения его теперешнее положение. Какая, собственно, разница, где ему находиться? У светящегося валуна рядом с Практикантом или здесь? Но разница была. Особенно остро он ощутил её перед рассветом, когда, проснувшись, с ужасом подумал, что, возможно, остался один на этой планете под равнодушными звёздами. Он старался убедить себя в том, как нелепа эта мысль, просто расшатались нервы, угнетающе подействовала огромная и пустая ночь, неживые предрассветные тени скал. Но ничто не могло заглушить в нём первобытного ужаса. Было чистым безумием карабкаться по камням в темноте. Каждую минуту он мог сорваться с крутой поверхности или провалиться в трещину. Но до рассвета с ним ничего не случилось. Весь день Физик двигался на юго-восток, стараясь выбирать дорогу в тени скал, чтобы хоть на время укрыться от жгучих лучей зелёного солнца.
Вечером он заснул в какой-то расселине, совершенно измученный. А утром, не успев окончательно прийти в себя, упрямо побрёл на юго-восток. Из всех следующих дней пути он помнил только стрелку компаса, изнуряющую жару и отчаянное желание прекратить бессмысленную борьбу. Иногда попадались ключи с холодной водой. И это была его единственная маленькая радость. Удавалось напиться, смочить голову. Сознание ненадолго прояснялось, но тогда начиналась мучительная борьба с самим собой. Ему казалось, что он идёт совсем не в ту сторону, да и откуда ему знать, где здесь могла быть «та сторона»? Он кричал проклятия скалам и тем, кто сыграл с ним эту подлую шутку, но скалы оставались равнодушны, и никто не отзывался на его крики.
Ночью, взобравшись на самую высокую вершину, он увидел далеко за горизонтом синеватое электрическое зарево. От радости едва не сорвался, но, видно, в голове уже совсем помутилось, потому что он не засёк по компасу азимута и утром потерял направление. Весь день он пролежал, зарывшись в пыль среди камней, и дал себе слово, что если ночью не увидит опять этого зарева, то бросится со скалы вниз. Он даже выбрал с вечера подходящее место, где камни у подножия были особенно острыми.
Ночью он опять видел зарево. На этот раз азимут выскоблил на плоском каменном осколке. К вечеру второго дня, спустившись по отвесной стене со следами выбоин и обрывками нейлонового троса, он очутился у поворота в ущелье, где Кибернетик и Доктор разбили лагерь.
Прожектор Кибернетик зажёг сразу, как только они с Доктором добрались до шлюпки, хотя в этом не было никакой надобности. Начинался день. Почему-то обоим показалось, что от жёлтого электрического света ночной кошмар развеется, уйдёт от них навсегда. Сначала их удивило, что из двух прожекторов шлюпки загорелся один — аварийный, и только потом они вспомнили, что именно по прожектору пришёлся ночью основной удар неизвестного им электрического луча, разрядившего батареи скафандров.