Страница 67 из 169
Но странное дело, от разговора с шефом осталась неудовлетворенность: почувствовал, что от меня что-то скрывают, может быть, самое главное. Так иные родители, впадая в педагогический раж, с истовостью, достойной лучшего применения, доказывают малышам, что все в природе гармонично, волки любят овечек, а солнышко, ежели детки будут примерно вести себя, из красного превратится в голубое и на земле никогда не будет засух... В общем, наш певец и писатель попросту уклонялся от прямого объяснения. И мне на ум пришла крамольная мысль: не осознавал ли он сам себя человеком с серебряным горлом? Может быть, мифическая Флора, ее молодость и четкая направленность действий стали для него допингом, чем-то наподобие той пластинки, которую ставил на небный свод старик не очень удачливым певцам? И я как-то по-иному увидел давнюю поездку к реке, вновь вспомнил о рассказах, показавшихся мне техничными, но холодноватыми... В чем же дело? Чему верить — собственным ощущениям или словам шефа?
Скажу лишь одно: я не поленился проверить, существует ли патент на изобретение старика и акты заседаний ученых советов Московской консерватории и бывшего 1-го стоматологического института. И выяснил: документы налицо. Их можно посмотреть, прочитать и даже переписать.
Выводы и комментарии? Я их делать не стану. Пусть каждый подумает на досуге обо всем этом сам.
Еремей Парнов
ПРОСНИСЬ В ФАМАГУСТЕ
Печатается в сокращении.
Пропахший дымом паленого кизяка старый буддийский монах спустился с башни. Прополоскав рот святой водой из узорного нефритового флакончика, он со стоном разогнул истерзанную радикулитом поясницу и поплелся доложить, что с перевала идет пешком чужеземец. Ни самого перевала, скрытого от глаз горами, ни тем более таинственного ходока, которого ожидали еще два дневных перехода, он, конечно, не видел...
Обнаружив, что перевал Лха-ла забит снежной пробкой, Макдональд вынужден был спуститься в ущелье, где в глубоко пропиленном стремительным потоком каньоне, словно в аэродинамической трубе, ревела река. Всего лишь тысяча футов по вертикали, но спуск этот был равносилен перемещению на тысячу лет назад, стремительному падению в совершенно иное пространство.
Едва кончилась граница вечной зимы — и островки подтаявшего снега стали чередоваться с жесткими кустами белого рододендрона. Поворот тропы обозначил ошеломительную смену декораций. Острые контуры непокоренных сверкающих восьмитысячников, яркостью белизны затмевающих облака, властно урезали горизонт. Беспредельная даль, где волнистые матовые хребты всех оттенков синевы постепенно выкатывались нарастающими валами, обернулась пропастью, в которой тяжело и медлительно курился туман. Так всегда бывает в горах, где нет прямых и близких путей, и боковые дороги обрекают путника на изнурительное кружение в хаотическом лабиринте. Но всему приходит конец, и тропа, что так пугающе близко висела над обрывом, неожиданно уперлась в чуть наклоненную стену, тщательно сложенную из темного плоского камня, покрытого сернистой накипью лишайника. Прилепившиеся к склону невысокие башни и культовые обелиски, выступавшие над оградой, казались естественным продолжением гор. Крепость напоминала причудливый монолит, сотворенный ветрами, или исполинский кристаллический сросток, вырванный из потаенных складок и жил тектоническим взрывом. Не верилось, что так может выглядеть человеческое жилье. Обрамленная скальными осыпями неподвижная панорама дышала безмерным одиночеством и вечным покоем.
Форт, помеченный на плане Макдональда малопонятной надписью «Всепоглощающий свет», отчетливо вырисовывался в пустоте медно-зеленых небес и по мере приближения все более походил на некрополь, где вечным сном почивали неведомые полубоги. И под стать ему была неправдоподобная перспектива, пробуждавшая глухую струну атавистической памяти. В зените незрелым арбузным семечком отрешенно белела луна, а над цепью хребтов пылали предзакатным накалом четыре одинаково страшных солнца, бесконечно преломляясь и жестко дробясь в ледяных плоскостях.
Было на удивление тихо. Безжизненно свисали с шестов молитвенные флаги, и бабочки, раскрыв крылья, как бы намертво прилипли к лиловым лепесткам первоцвета. Шевельнулось смутное желание, по обычаю шерпов, пропеть благодарственную мантру или, встав молитвенно на колени, громко, от всей души выругаться.
Испытывая непонятное беспокойство, Макдональд сбросил рюкзак и присел в сторонке на камень с вездесущим тибетским заклинанием «ом-мани-пдмэ-хум», обращенным к милостивому бодхисатве[2] с одиннадцатью головами и четырьмя парами рук, всегда готовых прийти на помощь бьющемуся в тенетах иллюзии человеческому существу. Отсюда форт не был виден, и путника тоже нельзя было увидеть из его узких, затененных карнизами окон. Тронув щетину на изъязвленном, покрытом запекшимися корками лице, Макдональд поморщился. Рубашка под оранжевой штормовкой, некогда голубая, а ныне потемневшая от копоти и вся в кровавых отметинах, оставленных пиявками туманного леса, походила на тряпку, которой художник вытирал свои кисти, а ботинки и особенно гетры, раскиснув от влаги, обросли колючками. Оставалось лишь надеяться, что жители Всепоглощающего света уже встречались в своей жизни с альпинистами, наводнившими в последние годы девственные просторы Махалангур-Гимал[3]. В противном случае его примут за волосатого, насылающего несчастья «тельму» — демона и забросают каменьями.
Макдональд развязал рюкзак, посаженный на жесткую раму. Достав завернутый в фольгу кусок шоколада, он без особой охоты погрыз горькое, насыщенное питательными жирами полено, затем вынул портативную рацию фирмы «Шарп», бережно упрятанную между свернутым спальным мешком, утепленным пухом гагары, и одиночной палаткой.
Едва он включил тумблер питания, как в наушничке завыли бури и заскрежетала жесть. Видимо, наименование «Всепоглощающий свет» оказалось пророческим: радиоволны поглощались почти на всех диапазонах. А в те короткие мгновения, когда кое-как удавалось наладить обмен, без которого немыслим современный альпинизм, включалась, причем с точностью хронометра, эта самая скрежещущая помеха — и все тонуло в невыразимом хаосе. Казалось, вырастала металлическая стена, более высокая, чем сами Гималаи, о которую разбивались молящие голоса, погребенные лавиной раздробленной, утратившей какой бы то ни было смысл морзянки.
Мини-компьютер, хотя в этом уже не было особой необходимости, автоматически соединившись с коммуникационным спутником, взял пеленг. На панели недобро замигал рубиновый огонек. Можно было не проверять — источник помех работал где-то за перевалом, который, согласно всем сезонным таблицам, уже должен был открыться для движения, но пока пребывал в снежном плену.
Форт, а точнее, дзонг — это тибетское слово означает не только крепость, но и административную единицу — охранял единственную дорогу, ведущую через перевал в загадочную долину Семи счастливых драгоценностей. На сотни миль во все стороны света это был единственный населенный пункт, где можно было переждать до конца муссонов и встретить снеготаяние. Располагая не только планами местности, но и точнейшей картой, составленной по данным космической съемки, Макдональд, однако, не знал, что ждет его там, за чешуйчатой стеной и башнями, похожими на низко усеченные пирамиды.
Причиной тому были не только скудные сведения, но и застарелая административная неразбериха. Юридически дзонг, чье население составляло ныне всего сотню с чем-то человек, все еще числился суверенным княжеством, связанным с соседним королевством Друк Юл[4] древней феодальной зависимостью. По договору, заключенному не то в семнадцатом, не то в восемнадцатом веке, местный раджа — или как там он назывался — выплачивал центральной власти ежегодную дань в размере четырнадцати с половиной вьюков сушеного сыра, который до самых последних дней считался основным валютным активом страны. Поскольку Всепоглощающий свет не имел дипломатических представительств ни в одной из столиц мира, то въезд в него, если таковой был вообще возможен фактически, не лимитировался никакими писаными ограничениями. Это существенно отличало местное законодательство от бутанского, ибо добыть пропуск в Друк Юл было делом практически безнадежным. В страну допускались избранные счастливцы, располагавшие личным приглашением короля или на худой конец одного из членов королевской семьи. Обойти это железобетонное установление не удалось еще никому. Макдональд знал о случаях, когда давали от ворот поворот даже путешественникам, имевшим письма от самого премьер-министра Бутана. Исключение делалось лишь для ламаистского духовенства, искавшего истины под сенью древнего монастыря Тигровое логово. Макдональд мог только радоваться тому, что посещение запретного королевства не входило в его планы. Ведь даже на самый худой конец, если бутанская юрисдикция целиком распространялась на Всепоглощающий свет, ничто не мешало одинокому альпинисту разбить свою палатку под стенами дзон-га или возле того пихтового перелеска на другой стороне каньона.
2
Бодхисатва — в буддийской мифологии существо, стремящееся к просветлению.
3
Махалангур-Гимал — дословно — Горы снежного человека.
4
Друк Юл — королевство Драконов грома (Бутан).