Страница 54 из 183
— Не может этого быть! — уже вслух твердо сказала она. — Они нарочно такую сплетню пустили, чтобы нам тяжелее было.
Ее твердая уверенность убеждала многих лучше всяких доказательств. Из камеры в камеру летели сигналы: “Ленина не убили. Это провокация, ложь”.
Но положение арестованных становилось все труднее. Их почти перестали кормить. Из камер уводили на расстрелы теперь не одиночек, а целые группы. Ромашова и Кедрова каждую минуту ждали, что вызовут и их.
— Наши-то наступают, вот-вот сюда придут, — сообщила недавно приведенная в камеру женщина.
— Потому и лютуют напоследок, — заключила Евдокия Борисовна. А у самой не выходила из головы мысль: неужели не дождется освобождения, не увидит больше своих детей?..
По пустынному Казанскому тракту в сумерках осторожно двигался, опираясь на сук, какой-то оборванец. Время от времени он садился отдыхать на обочину, затем с трудом подымался и опять, прихрамывая, упорно шагал к Симбирску. Было уже за полночь, когда бродяга, сопровождаемый лаем собак, добрался до небольшого деревянного домика в Бутырках, на самом берегу Свияги. Оглянувшись, он наклонился и постучал в окошко.
Федор Кузьмич уже давным-давно спал, когда его разбудил тихий стук. С минуту старик полежал, прислушиваясь. Стук повторился. Кто бы это? Сын, Семка? Он же еще позавчера сказал, что будет два дня в поездке. А может, полиция или бандиты? Нет, они так тихо стучать не будут.
В окно снова застучали, на этот раз хотя и тихо, но продолжительно. Видно, не терпится человеку. Старик, кряхтя, поднялся, посмотрел на едва видневшееся во тьме окошко и двинулся к сеням. По дороге нащупал на лавке топор, крепко ухватил за ручку — мало ли чего…
— Кто там?
— Открой, Кузьмич, открой скорей. Это я, Андрей, Андрей Ромашов. Помнишь — сын заведующей.
— Чего не помнить-то. Заходи. Откуда взялся?
— В разведке был, в тылу у белых. Ранили меня — вот я сюда и добрался. Хотел к своим идти — опасно, к Мишке Камышову — людно там очень. И вспомнил: рыбу с тобой около дома вашего когда-то ловили, глухо тут, тихо. Вот и пришел…
— Как же, как же, хорошо, что пришел, — говорил старик. — Вот засвечу коптилочку, поесть дам, уха у меня в печке. Вчера рыбки наловил, хороший улов. — Он тихо суетился у печки, долго выбивал искру огнивом, а когда зажег огонь и оглянулся, то увидел, что на лавке, неудобно привалившись к стенке, спит оборванный, грязный бродяга с забинтованной рукой и обмотанными тряпками ногами.
— Как умаялся парень! Ну, давай поспи, утром поешь.
Солнце еще только вставало, когда Андрей, будто его подтолкнуло, быстро поднялся и сел на лавке. Ну и спал — как провалился в глубокий колодец! Где это он? Ага, у Кузьмича… Он, кажется, что-то насчет еды ночью говорил? Андрей почувствовал резкий голод. За последние три дня он съел маленький кусочек хлеба да два яблока. Шел ночами, остерегался белых патрулей.
— Ну что, парень, выспался? — раздался с порога голос Федора Кузьмича. — Я только тебе ушицы дать хотел, а ты и заснул сразу. Сейчас подогрею — поешь. Может, сперва помоешься да рубашку другую наденешь?
Когда Андрей, умытый, в чистой сатиновой рубахе, доедал вторую миску ухи, старик, сидевший за столом и куривший неизменную самокрутку из крепчайшей махорки, сказал:
— И мать твоя здесь же, у меня, хоронилась. Да не усидела, к детям пошла. Там ее и взяли…
— К-куда?.. — поперхнулся Андрей. Он весь подался вперед, на глаза навернулись слезы.
— В арестантские роты. До сих пор держат. Мне верные люди говорили: на допросы каждую ночь водют. Ее и Катьку Кедрову, кладовщицу. Знаешь?
— А отец, дети как? — В прерывающемся голосе Андрея слышались и надежда и страх.
— Живы они. Давно не был у них. Но тоже горя хлебнули.
— Эх, мама, мама! Как же она оплошала? Ведь говорили ей: уходи из города. Что же теперь делать будем?
— Да она бы и здесь, у меня, пересидела, если бы потерпела немного. Вон, сказывали, наши-то верстах в двадцати пяти всего…
Стук в дверь прервал старика. Он вышел и через минуту вернулся с высоким светлым парнем в железнодорожной фуражке.
— Не бойся, это сын мой, Семка, помощником машиниста на паровозе работает. Он все понимает, может, присоветует, что делать-то. А это, — обратился Федор Кузьмич к сыну, — Андрей, сын нашей заведующей Евдокии Борисовны, ты знаешь. Разведчиком был у наших.
Парень с любопытством посмотрел на Андрея.
— Как сюда попал?
— Целая история получилась. Я, понимаешь, в Казань по заданию был послан, в глубокую разведку. Мы уже почти все сделали — еще один товарищ со мной был. А тут меня беляки и схватили. Хорошо, сведения я своему напарнику передать успел. Ну, когда меня в тюрьму-то повели, я и думаю: “Каюк, расстреляют!” Темно на пристани было, я в воду и сиганул. Что тут поднялось: стрельба страшная, прожектора. Уж не пойму — по мне ли все так стреляли или еще что было? Только задели меня по руке, вот тут. Но я до баржи какой-то добрался, никого на ней нет, и скобки железные к воде. Залез я по ним наверх, а она — палубная. Я в трюм и забрался, за какие-то ящики лег. Рубашку порвал, руку перевязал — крови потерял много. А потом незаметно уснул.
Проснулся — день уже, и плывем, вода журчит за бортом. А по палубе ходят, разговаривают, смеются — может, солдаты белые. Так я и сидел в трюме трое суток, пока плыли, пить хотелось ужасно. У меня сухарей в кармане немного было, размокли все — как каша. На третью ночь остановились. Я на палубу выглянул — никого, потом в воду тихонько спустился, до берега недалеко оказалось, хотя и холодно было.
Вылез я, дрожу весь. Избы стоят — ни огонька, собаки лают. Я поскорее подальше от берега пошел. На самой окраине забрался в сарай какой-то, до света в соломе продрожал. А утром мужичонка пришел. Я вылез когда, он испугался, бежать хотел. Едва уговорил, что не бандит и не дьявол я. Оказывается, завезла меня баржа аж в Тетюши.
Ну, принес мне тот мужик поесть и говорит: “Удирай поскорее: офицеров да казаков в село полным-полно наехало”. Я ушел сразу, кустарником к лесу добрался. До ночи прятался, думал, куда идти. К своим, в полк, никак не доберешься: далеко очень и фронт там, нарваться можно. Вот и решил — в Симбирск, подождав своих А тут, оказывается, мать у беляков сидит..
— Верно ты решил. Недолго, видно, ждать нам осталось, — откликнулся Семен. — Наши близко уже. Я вот этой ночью на собрании секретном был… — Он на мгновение запнулся, потом махнул рукой: — Да чего там, все свои… Так, значит, решили мы в Верхней Часовне партизанский отряд создать и ударить с тылу по белякам. Прямо на город идет красная Железная дивизия. Командир ее — фамилия вроде Гай. Ох, и жмут они контру! Говорят, поклялись отомстить за рапы товарища Ленина.
— А что с ним? — в один голос воскликнули Андрей и Федор Кузьмич.
— Говорят, убить его хотели контрики, но только ранили. Жив, значит, Ленин!
— А можно мне с вами? — спросил Андрей.
— Ты же раненый.
— Да задело только, уже присохло все. Вот, смотри…
В эту ночь заключенные арестантских рот не сомкнули глаз. В камеры доносились глухие орудийные залпы, иногда совсем близко слышалась ружейная перестрелка Тюремщики не показывались еще с вечера Но вот на рассвете раздался топот, звон ключей.
— Выходи! — распахнулась дверь камеры, где сидели Ромашова и Катя Кедрова. — Все до единого выходи!
Женщины потянулись к двери. В тускло освещенном коридоре поблескивали штыки конвойных. Размахивая маузером, бегал от двери к двери рыжий штабс-капитан:
— Скорее, скорее! Некогда с вами тут валандаться.
В последние несколько дней рыжий, казалось, забыл о Евдокии Борисовне и Кате Кедровой. Это сперва обеспокоило Евдокию Борисовну. “Неужели нашли сукна?” — тревожно думала она. А затем, когда в тюрьму дошли слухи о наступлении красных и о том, что они совсем близко от города, она успокоилась: просто не до этого сейчас контрразведчикам