Страница 8 из 63
Последние слова сопроводила широкая улыбка.
Американец был растерян так, словно президент прочитал ему тибетскую молитву. Очевидно, его собеседник жил в каком-то другом мире.
— Но как же ваши заказы военных самолетов у «Локхида» и «Боинга»? — не сдавался вашингтонский представитель.
— Насколько я помню, договор с «Локхидом» так и не был подписан. Вряд ли нам необходимо увеличивать число самолетов-истребителей. В любом случае, индийские «Миги» не слишком новы, а их пилоты — не лучшие в мире. Все это дело прошлое, господин государственный секретарь.
Американец некоторое время пребывал в задумчивости. Он уже не мог угрожать приостановкой американской помощи: она и без того иссякла с 1991 года, когда Соединенные Штаты заподозрили, что Пакистан обзавелся атомным оружием.
— Это муллы навязали вам такую политику?
— По правде говоря, она им самим была навязана.
— Кем? — спросил американец, надеясь получить наконец ответ.
— Наби Эманаллой.
— Этим типом?
— Это святой человек.
— И как он навязал им эту политику?
— Своими словами. Своими поступками. Это и в самом деле посланец Божий.
Казалось, президент задумался. Госсекретарь побоялся отклонения беседы в сторону теологии.
— Вы встречались с ним?
— Один раз. Жаль, что он не занимается политикой. Но от этого он отказывается наотрез.
Государственный секретарь Соединенных Штатов распрощался с президентом Пакистана с таким чувством, будто возвращается на Землю с планеты Сатурн.
Два человека, посетившие Мурада Танзиля в Пешаваре, говорили не на урду, а на пушту. Так что слуги бывшего торговца оружием не поняли, о чем шла речь; они только услышали звонок, когда визитеры проходили через рамку металлоискателя, установленную в дверях. Тотчас же явились три охранника, и чужаков попросили вывернуть карманы и сдать на время оружие.
Танзиль и в самом деле принял меры предосторожности. Многие повстанцы злились на него за то, что он оставил свой промысел.
Он принял обоих. Часто бывая в Кандагаре, он говорил на пушту так же хорошо, как и по-персидски.
Те поклонились, обмен любезностями был безупречен. Оба продолжали жевать свой насвар — ужасающую смесь из табака и пряностей, комочек которой они засовывали в рот с самого пробуждения. Тем временем слуги принесли чай и фрукты.
Посетители объявили, что прибыли из Афганистана и желали бы купить АК-47, ставшие редкими или слишком дорогими на рынке в Кандагаре. Он ответил, что отошел от дел и сожалеет, что не может их удовлетворить. Те удивились: наверняка ведь у него осталось какое-нибудь оружие?
— Никакого, — ответил он. — Все передано в главное интендантское управление армии.
Посетители нахмурились. Зачем же отдавать оружие армии? В таком случае, он ведь знает кого-нибудь, кто добудет им товар?
Танзиль понял, что они, сидя в своих богом забытых горах, и слыхом не слыхали о последних событиях.
— Два моих товарища по ремеслу оставили этот промысел так же, как и я, — ответил он. — Боюсь, что ни в Пешаваре, ни в Карачи вы не найдете оружия, которое ищете.
Действительно, самым неожиданным результатом «пакистанского отказа» стало сокращение, а потом и исчезновение рынка оружия. Какой же мусульманин, достойный этого имени, решился бы преступить заповедь пророка?
Афганцы побагровели от гнева. Но как же защищаться их собратьям по оружию, если традиционно снабжавшие их пакистанские купцы отказывают им?
— В том-то и загвоздка: защищаться или нападать? — спросил Танзиль.
— Даже когда мы нападаем, мы защищаем наше дело! — возразили они. — Что с тобой такое творится? Стал отступником?
Бывший торговец оружием хранил спокойствие. Он напомнил им слова Корана, которые сам недавно узнал из уст Эманаллы: «Бог ненавидит нападающего».
Разочарованные покупатели вспылили и осыпали Танзиля бранью. Тот позвонил, и охранники выставили буянов за дверь.
Ночью оба пуштуна вернулись, пробрались в дом через окно и тяжело ранили Танзиля. Прибежавшие охранники оглушили убийц, связали, а своего хозяина немедленно доставили в Миссионерский госпиталь.
Тот еще раньше дал слугам наказ: если с ним случится несчастье, они должны немедленно известить самого министра внутренних дел. Что и было сделано. Разбуженный на заре министр решился побеспокоить Эманаллу, который проживал в его доме.
— Это по поводу твоего слуги Мурада, — сказал мулла. — На него напали те, кому неведомо слово Божье.
— Я хочу его видеть, — заявил Эманалла.
Вертолетом доставили его в Пешавар, потом машиной — в госпиталь, где лежал Танзиль — между жизнью и смертью. Один удар кинжалом пришелся в живот, другой — в плечо, Мурад потерял много крови. Жена, старший сын Танзиля и слуги, сидевшие в коридоре, со страхом узнали проповедника, которого видели по телевидению. Прибежал хирург.
— Учитель, — сказал он посетителю, которого сопровождали двое полицейских, — его жизнь держится на волоске. Только потому, что это ты, я позволяю приблизиться к нему. Мы сделали операцию и переливание крови, но он почти без сознания. Нам не удается сбить жар…
Хирург проводил посетителя к раненому. Кроме врача присутствовали две медсестры. Эманалла склонился над Танзилем. Тот был мертвенно-бледен, глаза закрыты. Капельница через иглу в запястье и кислородная маска на лице питали ту малость жизни, которая еще теплилась в нем. Лоб блестел от пота.
— Мурад, — сказал Эманалла, кладя ему руку на забинтованную грудь, — твой час еще не настал.
Танзиль открыл глаза и увидел проповедника. Из его горла вырвался такой ужасный крик, что врачи и санитары сочли это началом агонии. Раненый сорвал кислородную маску, его тело выгнулось. Он с силой стиснул руку того, кто пришел к нему на помощь. Потом расслабился. Пот струился по его шее и груди.
— Учитель, позвольте… — пробормотал врач, пытаясь отстранить Эманаллу.
— Нет, оставьте его, — сказал раненый. — Он возвращает мне жизнь…
Он захотел сесть. Эманалла и сиделка помогли ему. С криком сломя голову прибежала жена. И застыла на пороге, ошеломленная увиденным. Сиделка попыталась опять надеть раненому кислородную маску.
— Мне она больше не нужна, — сказал тот. — Дайте лучше попить. У меня в горле пересохло.
Женщина бросилась к изножию кровати, вся в слезах. Эманалла поднял ее.
— Не плачь, — сказал ей супруг. — Я снова жив, сама видишь. Этот человек пришел. Он посланец Божий.
Он повернул голову к своему спасителю, глубоко вздохнул и улыбнулся:
— Так ты врачуешь не только душу…
Хирург, второй врач и прочий персонал стояли словно громом пораженные.
— Не понимаю… — бормотал хирург. — Он же был при смерти… Одно только небо…
— Верно, — сказал Эманалла. — Одно только небо.
8
Он сидел на берегу реки Лиари. Один. Смотрел на лодки, плывшие вниз по течению, к морю. Большинство разноцветных суденышек шло под парусами, другие, помельче, двигались силой своих шумных моторов, но все они в конце концов достигнут моря. На противоположном берегу, вдоль которого тянулась Мирза-Алам-Хан-роуд, живописные, битком набитые автобусы плевались выхлопными газами. Время от времени проезжали моторикши, собранные из мопедов.
Двое детей, мальчик и девочка, спустившись к самой кромке воды, запускали пестрый воздушный змей. За ними шла женщина.
Его сейчас знала вся страна, но для него это не имело значения. Это было даже некстати. Почитатели посылали ему в мечеть расшитые шальвары, благовония, сандалии. Девушки предлагали ему себя, а старики валялись в ногах.
Однако он не нуждался ни в чем и не мог ничего им предложить, кроме божественного света.
Человеческое существо, глядя на мир, становится пустым и ничтожным, потому что видит только зыбкий мираж. Временами ему там видятся змеи и розы, переливчатые рассветы и трупы. Беспрестанно изменяясь, этот мираж и зрителя принуждает меняться. Человек на заре уже не тот, что на закате, а в полдень не тот, что в полночь. Человек зимой не тот, что весной. Подросток не то же самое, что старик. Если же человек принимается смотреть на мир, то превращается в клубящийся туман, не имеющий твердой основы, носимый по воле ветра.