А если это был Он?

18

Случай — всего лишь проявление неизвестного статистикам закона; порой именно он помогает человеку, которого все готовило к братской могиле Истории.

Его звали Филипп-Дьедонне де Гозон. Наиболее известный его предок был великим магистром Мальтийского ордена; сам же он пробавлялся заметками о ночной парижской жизни для одной газеты «хорошего тона» XXI века (то есть дурного XX). Собой он был тоже хорош дальше некуда; в сорок лет алкоголь, кокаин и всевозможные излишества в любви без любви довели его до состояния развалины. Лицо как мятый мешок, тело как дряблая тряпка.

Он брел после дурно проведенной ночи, сплошь из фальшивого смеха, фальшивой музыки и кислой, словно перегар, болтовни, когда около девяти часов утра вошел в кафе на авеню Ваграм, чтобы выпить двойной эспрессо с рогаликом и еще раз перебрать в уме все свои неудачи.

Утрата иллюзий и тоска обострили его чувства. Он сидел у стойки рядом с другим клиентом и нечаянно толкнул его, когда из подвала доставали бочонок пива. Извинился. Их взгляды встретились. И Дьедонне де Гозон поразился. В самом деле, незнакомец вдруг помрачнел, будто увидел помойку.

Это длилось долю секунды.

Дьедонне де Гозон снял обертку с сахара и бросил его в кофе, словно новоявленный Сократ таблетки с цикутой в стакан минералки. Сделался задумчив. Только что на него посмотрели взглядом из какого-то другого мира — свежего, как поля на заре. Воспоминания и мысли замелькали в его затуманенном, но настороженном мозгу. Он повернулся к незнакомцу и сказал ему вполголоса:

— Эмманюэль?

Тот вопросительно посмотрел в ответ.

— Эмманюэль? — повторил Дьедонне де Гозон, словно робкий ребенок.

— Что я могу сделать для вас, если не сказать то, что вы и сами уже знаете?

— Эмманюэль! — воскликнул Дьедонне де Гозон потрясенно.

Слезы навернулись ему на глаза.

— Неужели так трудно быть просто взрослым? — спросил Эмманюэль.

— Вы там не были… Какое детство… Как…

Он всхлипнул и положил руку на ладонь Эмманюэля — к удивлению бармена, наблюдавшего сцену.

— Эмманюэль, — повторил Дьедонне де Гозон, — это ведь у Матфея. Глава первая, стих двадцать третий. «И нарекут имя ему Еммануил».[31] Иосифом звали вашего отца. Я понял, что это вы.

Взгляд бармена стал назойливым.

Дьедонне де Гозон расплатился за кофе и сказал своему собеседнику:

— Пойдемте отсюда. Доверьтесь мне.

Эмманюэль понял с полуслова. Они вышли. Вскоре им навстречу попался полицейский фургон, несущийся на всех парах. Они заскочили в другое кафе.

— Значит, вы здесь, — начал Дьедонне де Гозон. — И вы собираетесь вечно скрываться?

— Нет, но я терпеть не могу судей, — ответил Эмманюэль Жозеф с горькой улыбкой.

— Вы вернулись ради меня одного?

— Ради вас тоже.

— Послушайте меня. Послушайте, умоляю. Телевидение. Они ничего не смогут с вами поделать, если вы выступите по телевидению. Позвольте мне все устроить.

Эмманюэль Жозеф слушал его, словно забавляясь.

— Вы сможете говорить! — воскликнул Дьедонне де Гозон. — Я хочу, чтобы вы говорили! Телевидение — это как кафедра в церкви. Для всех. Для всего мира. Умоляю. Таких, как я, тысячи. Только чтобы видеть вас… слышать…

— Тогда сделайте это.

— Я никто. Но позвольте мне попробовать. Вы умеете пользоваться телефоном?

Эмманюэль Жозеф улыбнулся.

— Да.

— Позвоните мне в пятнадцать часов, — сказал он, нацарапав номер своего мобильника на обратной стороне обертки от сахара.

В кафе было пусто. Дьедонне де Гозон поцеловал руки Эмманюэлю Жозефу.

Министр внутренних дел принял приглашение телевидения. Не мог же он в самом преддверии выборов, от имени своей партии и уходящего правительства, отказаться от столь прекрасного случая поработать на избирательную кампанию, причем помимо эфирного времени, отпущенного партиям. А заодно повернуть к собственной выгоде волнения, причиненные неким провокатором, наверняка анархистом, — ведущий предупредил, что будет затронута именно эта тема. Этот ведущий, Ксавье Фокарди, был одним из тех бесцеремонных наглецов, которые убеждены, что должны следовать безусловному правилу Великого Сарказма, самовольно уподобив себя заседателям того трибунала, что некогда творил независимое правосудие в правом крыле Кельнского собора.[32]

Если бы сам Бог-Отец во всем своем величии и славе, сопровождаемый четырьмя архангелами и легионами серафимов и херувимов, спустился на землю, восседая на престоле, усыпанном изумрудами и рубинами в оправе из пламенного золота, как его описывает пророк Иезекииль, то подобный телеведущий огорошил бы даже Его, насмешливо спросив с микрофоном наперевес: «Ну, Бог, как там обстоит дело со Страшным судом?»

Когда началась передача, министр Франсуа Карески сидел на эстраде, а Фокарди, как то и подобает г-ну Благонамеренному, стоял на заполненных зрителями уступах амфитеатра. Министр окинул взглядом ряды зрителей и не заметил никакого подозрительного лица.

Ведущий начал с обычных комплиментов и спросил у своего именитого гостя, какова, по его мнению, политика правительства относительно сверхъестественных явлений. Министр тонко улыбнулся и ответил, что Республика в принципе уважает свободу верований и никогда не препятствовала благоговению, окружающему такие места, как Лурдская пещера, например, — одна из религиозных, сверхъестественных достопримечательностей.

— Тем не менее, господин министр, префектура полиции уволила со службы четырех полицейских, которые столкнулись со сверхъестественным явлением, в данном случае с таинственным человеком по имени Эмманюэль Жозеф. Что не кажется признаком терпимости.

— Я ожидал этого вопроса, — ответил министр с легким раздражением, — после шумихи, поднятой в прессе по поводу санкций, примененных к четырем служащим полиции из-за их упущений. Факты же более просты и ничуть не сверхъестественны: некий субъект учинил беспорядок в общественном месте, на вокзале Сен-Лазар. Я уточняю телезрителям, что учинять беспорядки, похоже, его истинное призвание, поскольку то же самое недавно произошло в большом магазине, который я не буду называть, потом на площади Пигаль, в одном… специализированном кинозале. Он был задержан на вокзале Сен-Лазар и препровожден в комиссариат. Но там, вместо того чтобы установить его личность, полицейские позволили ему бежать, а в качестве оправдания привели какую-то совершенно вздорную историю. Это неприемлемо.

— У них вдруг выросли бороды до самого пупа.

Министр пожал плечами.

— Ну да, история просто уморительная, чего уж там! Но я все-таки министр внутренних дел, а не волшебных сказок.

— И вы никак не объясняете себе подобное явление?

— Не только не объясняю, но и, разумеется, не могу поверить в него ни на миг!

Ведущий повернулся к залу:

— Госпожа Фешмор, пожалуйста, не могли бы вы встать?

— Послушайте, — воскликнул министр, внезапно придя в бешенство, — телевизионная передача — не заседание административного суда! Я не собираюсь участвовать в этой пародии на правосудие!

— Господин министр, — возразил Фокарди, — речь вовсе не идет ни о чем подобном. Госпожа Фешмор больше не состоит в полиции. Так что она имеет полное право высказаться здесь. Вы согласны?

Министр пожал плечами. Ему хотелось встать и покинуть сцену, но это произвело бы худшее впечатление.

Ведущий пригласил бывшего офицера полиции Брижитт Фешмор занять место на эстраде. Она села в кресло на изрядном отдалении от министра. Ее попросили рассказать о происшествии.

— Мне сорок один год, я мать двоих детей, у меня никогда не было психических отклонений. В то утро я видела бригадира Сира и рядовых Шавре и Дюфраншмена свежевыбритыми, всех троих. Когда же я снова увидела их в кабинете бригадира, у него самого и у рядового Шавре были бороды до самого живота.

31

На самом деле эти слова приведены у Марка, но как цитата из Исаии (Ис. 7:14): «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил».

32

Такой суд действительно существовал, возникнув в XI веке в Вестфалии для борьбы с грабителями и рыцарями, занимавшимися разбоем. Действовал на территории Священной Римской империи с XIII по XVI в.