Страница 42 из 48
Из-за побаливавшей ноги она теперь избегала гулять по плиточному двору – предпочитала сидеть на веранде, обнесенной желтыми бетонными перилами с белыми кегельными балясинами. Перила были очень красивые – будто в сочинском санатории, одно было плохо – слишком легко пропускали холодный ветер. Однако тетя Рая догадалась заложить просветы между балясинами обрезками досок, оставшимися от строительства, и устроила себе почти полное затишье.
Жаль только, некому стало готовить печенье с корицей и кисло-сладкое жаркое с соусом из черного хлеба и вишневого варенья – когда приезжали серьезные люди, закуски и горячее в термонепроницаемых контейнерах привозили из ресторана.
И все-таки жить стало легче, жить стало веселее.
Но тут обрушилась новая напасть – у дяди Изи появились любовницы.
Признаться, я и сам менее всего ожидал чего-либо в этом роде – вообразить, что мой дядя самых честных правил может взять женщину за что-нибудь этакое, было решительно невозможно. Более того, невозможно было представить, что в его секретных кремлевских штанах... Но не будем заходить так далеко – достаточно вспомнить, что своим линяющим остреньким глазком сквозь линзу минус одиннадцать дядя Изя никогда даже не пытался взглянуть на что-либо иное, кроме металлоконструкций и калькуляций, – разве что его опущенный долу скромный глазок в это время рассматривал дамские ножки...
Э, нет, встречаясь и прощаясь с дамами, дядя Изя таки был иной раз не прочь, приподнявшись на цыпочки, чмокнуть в щечку то одну, то другую, и я теперь припомнил, как по его личику стареющего гнома пробегало мимолетное озорное выраженьице, этакая радость первоклашки, ухитрившегося околпачить суровую классную.
Другое дело – что могли они в нем найти? Тетя Рая, в мои сорок пять наконец-то посчитав меня уже достаточно взрослым, призналась мне, что если бы речь шла о шлюхах, которых серьезные люди заказывают в баню, не ощущая себя без этого достаточно крутыми, она еще поняла бы: работа у дяди Изи всегда стояла на первом месте (я сделал вид, что не заметил этой двусмысленности). Но это были интересные, образованные женщины!..
Способность тети Раи разбираться, кто образован и интересен, а кто необразован и неинтересен, я ценил не слишком высоко, однако маленький урок я успел получить самолично. Как-то мне случалось приехать в Москву дневным поездом в сопровождении действительно интересной и образованной дамы – кандидата филологических наук, сотрудницы Пушкинского дома. Я, конечно, не буду настаивать на том, что она достигла самых высокогорных вершин мировой культуры, но ведь в ней и второсортные образцы располагаются повыше ординара: Умберто Эко, Павич и Зюскинд – это все-таки тоже не хрен собачий...
Однако я отвлекся. Так вот, на этот раз дядя Изя каким-то образом выкроил у своего мобильника свободные полчасика, чтобы встретить меня собственной персоной и собственными устами задать вопрос, как поживает дядя Мотя. И, узрев его фигурку на фоне сверкающего оскаленного катафалка, интересная дама не сдержала изумленного восторга: «А твой дядюшка, однако, ничего!..»
Покажи мне, пожалуйста, то место, где он ничего, допытывался я, когда мы снова остались вдвоем, обведи его мелом, а я на досуге изучу, – но она лишь загадочно улыбалась, что в конце концов привело мне на память цитату из Анатоля Франса: обезьянам, для того чтобы их любили женщины, не хватает только денег.
Да нет, я понимаю, что дело не в деньгах, а в той воображаемой мудрости и силе, которым, по мнению профанов, только и могут отдаться деньги, – и все-таки в ту минуту наш роман пошел ко дну.
А роман дяди Изи с его сорокалетней бухгалтершей пошел ко дну, когда она представила ему шантажный перечень, по которому ей причиталось двести тонн гринов. Дядя Изя не стал бы портить отношения с любимой женщиной из-за такой мелочи, но она имела глупость ознакомить со своими законными требованиями людей намного более серьезных...
Дядя Изя был очень к ней привязан, и, когда было принято решение заложить ее в фундамент нового развлекательного центра, несколько дней не показывался дома, чтобы тетя Рая не увидела, до чего он подавлен. Однако ей все равно удалось выпытать эту подробность у «Димочки»: капитан спецназа до крайности не любил как-либо вникать в господскую жизнь, но не мог и противостоять униженным просьбам несчастной пожилой женщины, явно забывшей и о своем богатстве, и о своем достоинстве...
Ее горе растопило последний лед между ними: старый вояка окончательно ощутил себя не холуем, а защитником, и теперь тетя Рая безошибочно узнавала о появлении новой соперницы по его резко возраставшей предупредительности, – он вдруг начинал поддерживать ее под локоток со стороны все еще побаливавшей ноги, – а также по малиновой сини, которой наливался его лобный зигзаг при самых простейших вопросах. Их сближение постепенно дошло даже до того, что тетя Рая в его присутствии однажды позволила себе разрыдаться и принялась ногами колотить в раззолоченные обои их райкома, выкрикивая, что ей ничего не нужно из этого проклятого богатства и что она мечтает лишь об одном – вернуться обратно в Медведково, а еще лучше – в Медвежий Кут или даже в Шепетовку, раз уж Исаак Моисеевич оказался таким подлецом.
«Ножку, ножку поберегите», – страдальчески взывал Дима, придерживая ее за плечики, но не решаясь применить свою немалую силу.
Верный кряжистый паж просидел с нею до половины третьего, отпаивал ее сначала водой, потом валерьянкой, а в довершение еще и «Русским стандартом» из вогнутой металлической фляжки, угревшейся на его широкой груди. И даже, уложив ее спать в кладовке, остался ночевать на втором этаже в одной из гостевых спален, в коих обычно останавливались серьезные люди, хотя у настоящих серьезных людей для прислуги полагался отдельный вход и отдельные спальные места.
Сам дядя Изя в такие периоды выпадал из поля зрения, отправляясь якобы в Сургут или Салехард, но его постный вид, когда он оттуда возвращался, не мог бы обмануть даже младенца. Более того, как только тетя Рая замечала, что не только левый, но и правый его глаз начинает косить и смотреть в пол, она уже сразу знала: все, опять...
Она видела, что он борется с собою, – то вдруг становится небывало заботлив и ласков, то вдруг просится куда-нибудь укрыться вдвоем и даже на два-три дня отключает трубку, – так они прожили целых пять дней в бывшем закрытом санатории, ныне ЗАО «Эдем», открытом каждому за $ 400/сутки. Ей в «Эдеме» очень понравилось, все было как раньше, а к завтраку, кроме яблока, теперь прилагался еще и банан, но дядя Изя на шестой день вызвонил Диму, и это бегство из «Эдема» было осуществлено с такой поспешностью, что совершенно свело на нет возродившиеся было надежды на обновленное счастье.
Последняя дяди Изина попытка убежать от самого себя продлилась почти месяц. Он взял круиз вокруг Европы, в их распоряжении была просторная двухкомнатная каюта, большой плоский телевизор, по которому можно было лежа смотреть русские программы, и дядя Изя был так счастлив, что ни в одном порту ни разу не ступил на берег, – да что там делать, он и так все время мотается по новым городам – то Пенза, то Находка, а тут еще везде такая жара, а в каюте кондиционер...
Дядя Изя был совершенно счастлив, и когда они наконец вернулись в Москву, повторял, что теперь будет отдыхать только так.
И улетел в Якутск.
А через неделю явился ранним утром обросший седой щетиной и еще более клочковатый, чем обычно, и, даже не поздоровавшись, упал перед тетей Раей на колени на эрмитажный паркет. Упал с разбега, так что немножко даже проехал вперед, словно грузинский танцор. И оба его глаза сквозь уменьшительные линзы впервые смотрели ей прямо в глаза. И оба, при всей их миниатюрности, были полны мольбы и неумолимости.
Молитвенно сложив на груди маленькие седенькие ручки, он и воззвал к ней, словно к Господу Богу:
– Раенька, милая, хорошая, умоляю, отпусти меня! Я все тебе оставлю, я все, что захочешь, буду оплачивать, но только дай мне немножко пожить! Мне ведь так мало осталось, а я понял, что я еще и не жил!.. Я только сейчас понял, что у меня не было молодости – все время работа, заботы, только бы не сказать лишнего слова, только бы не выпить лишней рюмки, только бы не... Все время как бы чего не вышло!.. Я только сейчас узнал, что такое быть молодым – ну разреши мне, пожалуйста, хоть на краю гроба, единственный раз в жизни вдохнуть полной грудью и обо всем забыть!