Дело Зорге

Богнер схватил рюмку коньяка и осушил ее одним глотком. Равенсбург не мог толком понять, что, собственно, произошло. Почему Зорге так рассвирепел? Кажется, особых к тому причин не было?

— Знаете что, Равенсбург, — выдавил Богнер после длительной паузы, — я не доверяю этому парню.

— Почему? И что вы подразумеваете под этим «не доверяю»?

— Видите ли, этот Рихард Зорге. Он живет совсем иначе, чем говорит. У него странные связи. Все эти опустившиеся интеллигенты, которые в прошлом были левыми и изрядно насолили здешнему правительству. Вы знаете, мы ведь вовсе не в таких уж хороших отношениях с японским правительством. Однако на пропагандистских вечерах в «Немецком доме» Зорге говорит в возвышенном тоне об общности арийских народов, о зимней помощи и о всяких других вещах. Но тотчас прячет подальше свой партийный значок, как только заканчивается собрание. А расовый вопрос, дорогой Равенсбург,  Зорге не разборчив в таких делах. Я вовсе не имею в виду японцев: мы объявили наших друзей настоящими арийцами. Но с кем он только не общается! Даже с мулатами, в жилах которых течет негритянская кровь!

— Ну, в этом отношении он, кажется, исправляется, — прервал Равенсбург обвинительную речь Богнера. — Ведь никто не сможет оспаривать чистоту арийской крови маленькой Лундквист.

Однако Богнер не дал сбить себя с толку.

— Все же, Равенсбург, поверьте мне: этот патриотический энтузиазм по поводу рейха и фюрера не истинное лицо Зорге…

— Вы раздражены, Богнер: Зорге наговорил вам массу неприятных вещей. Поэтому вы необъективны. Не забывайте, какие задачи стоят перед Зорге. Чтобы получить ценную информацию, он вынужден поддерживать контакт даже с теми кругами, которые не разделяют его взглядов. Он должен встречаться с людьми левых убеждений, потому что только они могут рассказать ему о слабостях Японии. А что касается женщин, которым Зорге очень нравится, то он был бы глупцом, если б не использовал и эти свои шансы. Тратт совершенно прав, когда говорит, что в данный момент главное — успех, а не средства, которыми пользуется Зорге.

— С этим я полностью согласен, — задумчиво покачал головой Богнер, — но кто знает, может быть, для Зорге более важны средства, нежели цель.

Равенсбург насторожился. Так просто нельзя было отмахнуться от того, что сказал сейчас Богнер. Зорге — действительно загадка. И, может быть, атташе по связям с полицией научился в Берлине, в гестапо, лучше разбираться в людях, чем об этом думали в посольстве? Впрочем, сейчас акции Зорге котируются слишком высоко, чтобы серьез разделять сомнения Богнера.

— Вам, Богнер, не стоит ссориться с Зорге, — предостерег он. — У него большие связи в Берлине. Говорят, он докладывает самому Борману. Да и здесь у него прочные позиции. Посол относится к нему очень хорошо.

Вогнер пренебрежительно усмехнулся, но все же решил на  рожон не лезть.

— Может быть, вы правы, Равенсбург. Допускаю, Зорге на самом деле нужен нам. Но я хочу сказать только одно: мы слишком мало знаем о Рихарде Зорге!

Последний праздник хризантем, устроенный по древнему обычаю императорским двором Японии, состоялся в сентябре 1941 года по традиции в большом парке замка Акасака.

Императорская семья никогда не пользовалась этим большим старинным дворцом. Он был построен в период первых реформ императора Мэйдзи в стиле европейских замков для чисто представительских целей. В нем размещали иностранных монархов, посещавших Японию. Такой дворец, сооруженный по заграничному образцу, нисколько не отвечал представлениям японского народа о жилище, в котором должен обитать божественный император. По традициям тысячелетней давности, перед которыми склонялись даже всесильные правители Японии, император должен скрываться от взоров своих подданных и земной суеты за высокими стенами, окруженными глубокими рвами. Он не беспокоился о завоевании популярности: именно строгая изоляция возвышала его в глазах японцев.

Лишь раз в год открывались ворота большого парка дворца Акасака перед толпой избранных гостей, приглашаемых на праздник хризантем. Этот праздник отнюдь не был похож на карнавал или выставку цветов. На подставке, смахивающей на большой мольберт, было выставлено несколько цветочных горшков. В каждом из них росли три, иногда четыре большие хризантемы, отличавшиеся одна от другой только оттенком: голубая, чуть темнее, еще темнее и почти темно-синяя; красная, немного светлее, еще светлее, почти розовая. Главное, что отличало эти цветы от всех других хризантем, — это число лепестков: ровно шестнадцать. Столько же, сколько на священном императорском гербе.

Для японцев эти цветы были символом глубочайшего смысла: глядя на шестнадцатилепестковую хризантему, каждый из них чувствовал себя единым с императором, богом и империей.

На европейцев эти хризантемы не производили большого впечатления. Присутствовать на таких праздниках входило в их служебные обязанности. К тому же это давало хорошую возможность побеседовать с высокопоставленными японцами.

А они — вельможи и сановники — все собрались здесь. Вот принц Йоситомо со своим кабинетом. Все в старинных одеяниях. Командующий военно-морским флотом и высшие офицеры главного морского штаба были облачены — теперь уж такого не увидишь! — в парадную форму с эполетами и шпагами. Генералы красовались в темно-синих мундирах и шлемах с развевающимися перьями, а гвардейские офицеры — в ярко-красных мундирах с широкими серебряными галунами. Принцы и герцоги были в скромных нарядах, и только люди сведующие могли узнать Токугаву, Маэду и Того или финансовых тузов вроде Мицуи.

Иностранные послы и их сотрудники сверкали расшитыми мундирами и блестящими орденами. Вместе с военными атташе они представляли живописную картину, заставлявшую вспомнить о временах Венского конгресса.

На празднике присутствовали дипломатические представители государств, между которыми шла ожесточенная война. Поэтому посол Тратт предупредил своих сотрудников, чтобы они держались вместе и по возможности избегали какого бы то ни было общения с представителями вражеских государств. И это было тем более неприятно, что каких-нибудь года два назад немецкие дипломаты поддерживали очень тесный, а в некоторых случаях даже дружеский контакт со своими нынешними противниками. Равенсбург смотрел издалека на своего партнера по теннису Джеральда Кресуэлла, с которым он очень дружил во время учебы в Кембриджском университете. А сейчас не смел даже кивнуть ему: ведь их государства воевали между собой.

— Смешно, — сказал он, обращаясь к Зорге, — правительства принуждают нас относиться к своим лучшим друзьям как к врагам.

Зорге улыбнулся.

— Не говорите так громко, мой друг. Иначе вас обвинят в разложенчестве.

Они увидели направляющегося к ним Танаку. Секретарь премьер-министра остановился перед немцами и, улыбаясь, склонился в глубоком поклоне.

— Разрешите передать вам привет, — сказал он вполголоса, обращаясь в Равенсбургу, — от вашего кембриджского друга. Он просит уведомить вас, что еще не сошел с ума, как весь мир.

Зорге, услышав слова Танаки, громко рассмеялся.

— Если вы сейчас передадите ответный привет, мой друг, вам припишут недозволенные сношения с врагом.

Равенсбург улыбнулся шутке Зорге, поблагодарил Наку и попросил японца сказать Джеральду Кресуэллу что он верен старой дружбе. Посол обратил внимание на веселое настроение своих удников.

— Боюсь, как бы вы не заразили меня своим смехом, — сказал он с мрачной миной. — Только что министр иностранных дел пригласил меня на беседу после церемонии. Случилось, видимо, что-то серьезное. Зорге поднял брови.

— А что там?.. Этот Гото — старая жаба, коллекционер всяких неправдоподобных слухов.

— Мне кажется, — вставил полковник Фихт, — действительно что-то случилось. Генерал Миями едва ответил на мое приветствие. Да и другие господа из военного министерства слишком холодны со мной.

Капитан 1-го ранга Натузиус хотел что-то добавить, но ему помешал заведующий протокольным отделом Судзуки, попросивший дипломатов встать в соответствии с их рангом: с минуты на минуту должен появиться император.