Страница 3 из 9
И тут, представьте, сваливается на меня Рамвайло, я с ним в тюрьме на Днепре задружил, три года влепили ему за драку по пьянке, впрочем, мне он клялся, что всего-навсего защищал достоинство одной своей знакомой от притязаний, надравшихся баскетболистов-чемпионов, сам же он вообще не терпит спиртного. Сваливается, значит, Рамвайло (я его в шутку Трамвайло именовал, а чаще всего Трам) и хитрые заводит речи. Так, мол, и так, в прошлом году он с дружком делал бизнес в Казахстане, а когда выпала свободная неделька, они раскинули палаточку в глухомани, на речке Тас-Кара-Су, форелей там навалом. И вот Трам ненароком замечает в одном местечке на черном песке оранжевые блестки. Ни словом не обмолвившись с дружком, он незаметно насыпает песочку в пакет полиэтиленовый, а во возвращении в Вильнюс отдает на анализ родственнику-ювелиру. Что ж оказалось? Самородное золото! «Я подсчитал, за лето, если там действительно золотая жила, намоем килограмма полтора, а то и два, — мурлыкал мне Трам. — Главное — полная тайна операции. «Ниву» переправим в Алма-Ату товарняком, а там своим ходом до Клондайка — часов пять, не больше». — «И куда мы денем столько золота?» — спрашиваю. «В Швецию смоемся, а оттуда в. Америку, у меня родственники в Чикаго». — «Захватывать самолет — на такое способны лишь круглые идиоты!» — отрезал я. «Зачем самолет, зачем опять уголовщина? Из Таллина смоемся на любом сухогрузе, у нас давно мост налажен, пару тысяч с носа — и никаких проблем. Если же боишься рисковать — возьмешь свою долю и наслаждайся победившим социализмом здесь, а я отдамся в лапы капиталистам».
Так и оказались мы через полмесяца в ущелье, где. неслась по острым камням Чернокаменная.
…Чувствую, по сердцу пришлось вам пение Марии. Последняя мелодия напоминает арию из оперы «Искатели жемчуга», я не ошибся, Борис Тимофеич? А заурядной криминальной историей — не утомил? Потерпите малость, наконец-то и начнутся чудеса.
4
Чудеса начались на закате сентябрьского пасмурного дня, когда прискакал на взмыленном кауром коньке Шамкен, а другой конь — гнедой — бежал в поводу.
— Урус! Урус! — закричал старик, не слезая с коня. — Бас Оналбек жаман! Помогай надо! — «Бас» по-казахски голова, «жаман» — плохо, из чего я заключил, что мужику, скорее всего, кто-то разбил голову или обо что-то ударился. Между тем Шамкен, показывая на гнедого, повторял:
— Урус! Урус! Помогай надо! Бас Оналбек жаман!
Мы выкатили «Ниву» из ее логова, проверили, на месте ли аптечка. Трам завел мотор и начал по крутому склону выбираться из ущелья, а мы с Шамкеном поскакали напрямик к горам.
Оналбека я застал лежащим на кошме в юрте. Руки раскинуты, голова замотана тряпицей, глаза полузакрыты, изо рта стекает по щеке слюна. Пульс едва нащупывался. Кажется, пострадавший был без сознания.
— Два дня спит, — говорила мне заплаканная Раушан, жена Оналбека. — Лошадь упал. Голова разбивал. Зуб шайтана виноват. — И Раушан для вящей убедительности показала пальчиком на собственный зуб.
«Причем здесь зуб шайтана?» — подумалось мне. Попытался вспомнить, где слышал уже такое словосочетание, но так и не вспомнилось. Зато пришло в голову, как один знакомый уверял, что человек, выпадающий из сознания больше чем на трое суток, становится недееспособным умственно, по существу, идиотом. И я приступил к решительным действиям, спросив у Шамкена:
— Водка есть? Арак бар?
Старик развел виновато руками. Зато Раушан выпорхнула из юрты и мигом принесла уже початую бутылку. Я ложкой разжал Онамбеку стиснутые зубы, влил по ложке в рот примерно полстакана. Он глотнул два-три раза, застонал, зажмурился, раскрыл глаза. Взгляд начал проясняться. Наконец, казах слабо улыбнулся и хрипло выговорил, причем на чистейшем Суахили, слава богу, у меня по нему в дипломе «пятерка»:
— Должен вас предупредить, глубокочтимый господин, что ни под каким видом нельзя приближаться к зубу дьявола. Шагах в полусотне от зуба лошадь моя взбесилась, сам же я едва не погиб. Не приближайтесь близко к проклятому зубу!
Едва выговорив загадочные слова, Оналбек закрыл глаза, повернулся на бок, зевнул и погрузился в сон. Мне доводилось читать о странных случаях, к примеру, когда на голову человека сваливалась тяжелая сосулька и он, придя в память, заговаривал на абсолютно незнакомом языке. И пожалуйста, сам столкнулся с подобной загадкою.
Я оставил блаженно всхрапывающего Оналбека, подошел к Раушан.
— Где находится зуб шайтана?
По ее сбивчевому рассказу выходило, что Зуб — черная острая скала, одиноко выпирающая из земли километрах в десяти отсюда на юго-восток, возле развалин древнего селения. Позавчера утром Шамкен с сыном проезжал верхом по тем местам и заметили возле Зуба лежащую овцу: то ли спала, то ли околела. Оналбек направил лошадь к скале, но неожиданно, на полном скаку, бросил поводья, схватился за голову и выпал из седла. Пока оторопелый старик приходил в себя от ужаса, сын его вскочил с земли, кинулся с диким криком от Зуба прочь. Добежал до отца, рухнул как подкошенный и в себя с того времени не приходил.
— Можно взглянуть на лошадь Оналбека? — спросил я.
— Взбесился лошадь, — живо отвечала Раушан. — Поздно вечер прискакал. Сильно кричал. Трава катал себя. Другой лошадь кусал. Шамкен-ата ружье стрелял, еще стрелял. Колбаса конский кушать будем.
Я терялся в догадках: что означала такая дьяволиада? Тем временем прибыл наконец Рамвайло. Пришлось повторить историю Раушан. Мы посовещались и решили смотаться на «Ниве» к Зубу Шайтана, хотя солнце уже зацепилось за левый берег Тас-Кара-Су. Раушан, улыбаясь гиганту-литовцу, согласилась показать путь, но старуха буркнула что-то Шамкену, и вскоре свекор со снохою, успевшей переодеться в голубое платье, устроились на заднем сиденье. Мы двинулись в путь.
5
Не притомились, Борис Тимофеевич? Историйки, подобные моей, автору «Отсветов сверхъестественного» не в диковинку. Однако смею уверить: дальше дьяволиада пойдет вверх по кривой, скучать вам не придется. Судите сами, впрочем.
Итак, пейзаж вам уже знаком. Он обрамлен розовыми, как цветущий миндаль, закатными горами Тянь-Шаня. Слева — глинобитные развалины древних стен неведомого поселения. Справа — заросли боярышника и джиды. А прямо, шагах в полутораста от нашей «Нивы», возле которой мы стоим вчетвером, нацелился в небо узкий, изогнутый, напоминающий тело дельфина Зуб Шайтана. На полсотни метров возвышался он над местностью, не меньше, как показалось мне, хотя мог и ошибиться: уже подползала ночь, а сумерки сильно искажают перспективу.
— Почему не заметно овцу? — спросил я Раушан. — Неужели проснулась и убежала? Или загрызли волки?
— Баран бар, — отвечал Шамкен за сноху и она сразу перевела:
— Баран есть. Близко-близко, рядом Зуб лежит. Рядом яблоня сохлый.
Я принес из машины бинокль, навел — под остовом засохшего дерева и впрямь проступало серое пятно. «Ну и зреньице у старика, — подумалось. — Замечает все кругом не хуже беркута».
— Предлагаю возвращаться, — сказал я Траму. — Утро вечера мудренее, кобыла мерина удалее: и воз везет, и жеребенка ведет.
— Нет жеребенка, нет жеребенка! — запротестовала Раушан, поглядывая, и уже не впервой, как я заприметил, на Рамвайло. — Овца бар. Баран есть. Сохлый яблоня рядом.
К юртам вернулись затемно. Оналбек блаженно спал, но уже не всхрапывал. Распрощавшись с хозяевами, мы отправились в свой Клондайк.
Ночи на Тянь-Шане к исходу сентября еще не особенно холодные, но какие-то промозглые, дрожливые, от слова «дрожь». Над ущельем колыхался туман. Вода в Чернокаменной заметно прибыла — в горах проливались тучи.
Почаевничали, загасили костерок, влезли в палатку, нырнули в спальники. Вскоре я согрелся и уже вплывал в сон, когда на левом берегу завыли шакалы. Никогда не слышали?.. Впечатляет.
Вспомнилось, как в июле попал в грозу. Шел за айраном — овечьим молоком, и на подходе к юртам наткнулся на сраженного молнией почерневшего ишака — на нем возили курай для растопки печей, катались шамкеновы внуки. Трудно объяснить, почему, но я переполошился и, посчитав убитую скотину дурным знаком, вернулся под ливнем обратно. Утром опять прохожу с пустым бидоном мимо того же места — и что вижу? Торчит один скелет с бело-розовыми костями — остатки шакальего пиршества.