Страница 6 из 18
Гимн судье
По Красному морю плывут каторжане,трудом выгребая галеру,рыком покрыв кандальное ржанье,орут о родине Перу.О рае Перу орут перуанцы,где птицы, танцы, бабыи где над венцами цветов померанцабыли до небес баобабы.Банан, ананасы! Радостей груда![10]Вино в запечатанной посуде…Но вот неизвестно зачем и откудана Перу наперли судьи!И птиц, и танцы, и их перуаноккругом обложили статьями.Глаза у судьи — пара жестянокмерцает в помойной яме.Попал павлин оранжево-синийпод глаз его строгий, как пост, —и вылинял моментально павлиний[20]великолепный хвост!А возле Перу летали по прерииптички такие — колибри;судья поймал и пух и перьябедной колибри выбрил.И нет ни в одной долине нынегор, вулканом горящих.Судья написал на каждой долине:"Долина для некурящих".В бедном Перу стихи мои даже[30]в запрете под страхом пыток.Судья сказал: "Те, что в продаже,тоже спиртной напиток".Экватор дрожит от кандальных звонов.А в Перу бесптичье, безлюдье…Лишь, злобно забившись под своды законов,живут унылые судьи.А знаете, все-таки жаль перуанца.Зря ему дали галеру.Судьи мешают и птице, и танцу,и мне, и вам, и Перу.[1915]Гимн ученому
Народонаселение всей империи —люди, птицы, сороконожки,ощетинив щетину, выперев перья,с отчаянным любопытством висят на окошке.И солнце интересуется, и апрель еще,даже заинтересовало трубочиста черногоудивительное, необыкновенное зрелище —фигура знаменитого ученого.Смотрят: и ни одного человеческого качества.[10]Не человек, а двуногое бессилие,с головой, откусанной начистотрактатом "О бородавках в Бразилии".Вгрызлись в букву едящие глаза, —ах, как букву жалко!Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозаврслучайно попавшую в челюсти фиалку.Искривился позвоночник, как оглоблей ударенный,но ученому ли думать о пустяковом изъяне?Он знает отлично написанное у Дарвина,[20]что мы — лишь потомки обезьяньи.Просочится солнце в крохотную щелку,как маленькая гноящаяся ранка,и спрячется на пыльную полку,где громоздится на банке банка.Сердце девушки, вываренное в иоде.Окаменелый обломок позапрошлого лета.И еще на булавке что-то вродезасушенного хвоста небольшой кометы.Сидит все ночи. Солнце из-за домишки[30]опять осклабилось на людские безобразия,и внизу по тротуарам опять приготовишкидеятельно ходят в гимназии.Проходят красноухие, а ему не нудно,что растет человек глуп и покорен;ведь зато он может ежесекундноизвлекать квадратный корень.[1915]Военно-морская любовь
По морям, играя, носитсяс миноносцем миноносица.Льнет, как будто к меду осочка,к миноносцу миноносочка.И конца б не довелось ему,благодушью миноносьему.Вдруг прожектор, вздев на нос очки,впился в спину миноносочки.Как взревет медноголосина:[10]"Р-р-р-астакая миноносина!"Прямо ль, влево ль, вправо ль бросится,а сбежала миноносица.Но ударить удалось емупо ребру по миноносьему.Плач и вой морями носится:овдовела миноносица.И чего это несносен наммир в семействе миноносином?[1915]Гимн здоровью
Среди тонконогих, жидких кровью,трудом поворачивая шею бычью,на сытый праздник тучному здоровьюлюдей из мяса я зычно кличу!Чтоб бешеной пляской землю овить,скучную, как банка консервов,давайте весенних бабочек ловитьсетью ненужных нервов!И по камням острым, как глаза ораторов,[10]красавцы-отцы здоровых томов,потащим мордами умных психиатрови бросим за решетки сумасшедших домов!А сами сквозь город, иссохший как Онания,с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,голодным самкам накормим желания,поросшие шерстью красавцы-самцы![1915]Гимн критику
От страсти извозчика и разговорчивой прачкиневзрачный детеныш в результате вытек.Мальчик — не мусор, не вывезешь на тачке.Мать поплакала и назвала его: критик.Отец, в разговорах вспоминая родословные,любил поспорить о правах материнства.Такое воспитание, светское и салонное,оберегало мальчика от уклона в свинство.Как роется дворником к кухарке сапа,[10]щебетала мамаша и кальсоны мыла;от мамаши мальчик унаследовал запахи способность вникать легко и без мыла.Когда он вырос приблизительно с поленои веснушки рассыпались, как рыжики на блюде,его изящным ударом коленапровели на улицу, чтобы вышел в люди.Много ль человеку нужно? — Клочок —небольшие штаны и что-нибудь из хлеба.Он носом, хорошеньким, как построчный пятачок,[20]обнюхал приятное газетное небо.И какой-то обладатель какого-то именинежнейший в двери услыхал стук.И скоро критик из _и_мениного выменивыдоил и брюки, и булку, и галстук.Легко смотреть ему, обутому и одетому,молодых искателей изысканные игрыи думать: хорошо — ну, хотя бы этомупотрогать зубенками шальные икры.Но если просочится в газетной сети[30]о том, как велик был Пушкин или Дант,кажется, будто разлагается в газетегромадный и жирный официант.И когда вы, наконец, в столетний юбилейпродерете глазки в кадильной гари,имя его первое, голубицы белей,чисто засияет на поднесенном портсигаре.Писатели, нас много. Собирайте миллион.И богадельню критикам построим в Ницце.Вы думаете — легко им наше бельеежедневно прополаскивать в газетной странице![1915]