Страница 4 из 18
А все-таки
Улица провалилась, как нос сифилитика.Река — сладострастье, растекшееся в слюни.Отбросив белье до последнего листика,сады похабно развалились в июне.Я вышел на площадь,выжженный кварталнадел на голову, как рыжий парик.Людям страшно — у меня изо рташевелит ногами непрожеванный крик.[10]Но меня не осудят, но меня не облают,как пророку, цветами устелят мне след.Все эти, провалившиеся носами, знают:я — ваш поэт.Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!Меня одного сквозь горящие зданияпроститутки, как святыню, на руках понесути покажут богу в свое оправдание.И бог заплачет над моею книжкой!Не слова — судороги, слипшиеся комом;и побежит по небу с моими стихами подмышкойи будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.[1914]Еще Петербург
В ушах обрывки теплого бала,а с севера — снега седей —туман, с кровожадным лицом каннибала,жевал невкусных людей.Часы нависали, как грубая брань,за пятым навис шестой.А с неба смотрела какая-то дряньвеличественно, как Лев Толстой.[1914]Война объявлена
"Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!Италия! Германия! Австрия!"И на площадь, мрачно очерченную чернью,багровой крови пролилась струя!Морду в кровь разбила кофейня,зверьим криком багрима:"Отравим кровью игры Рейна!Громами ядер на мрамор Рима!"С неба, изодранного о штыков жала,[10]слёзы звезд просеивались, как мука в сите,и подошвами сжатая жалость визжала:"Ах, пустите, пустите, пустите!"Бронзовые генералы на граненом цоколемолили: "Раскуйте, и мы поедем!"Прощающейся конницы поцелуи цокали,и пехоте хотелось к убийце — победе.Громоздящемуся городу ур_о_дился во снехохочущий голос пушечного баса,а с запада падает красный снег[20]сочными клочьями человечьего мяса.Вздувается у площади за ротой рота,у злящейся на лбу вздуваются вены."Постойте, шашки о шелк кокотоквытрем, вытрем в бульварах Вены!"Газетчики надрывались: "Купите вечернюю!Италия! Германия! Австрия!"А из ночи, мрачно очерченной чернью,багровой крови лил_а_сь и лил_а_сь струя.20 июля 1914 г.Мама и убитый немцами вечер
По черным улицам белые материсудорожно простерлись, как по гробу глазет.Вплакались в орущих о побитом неприятеле:"Ах, закройте, закройте глаза газет!"Письмо.Мама, громче!Дым.Дым.Дым еще![10]Что вы мямлите, мама, мне?Видите —весь воздух вымощенгромыхающим под ядрами камнем!Ма — а -а — ма!Сейчас притащили израненный вечер.Крепился долго,кургузый,шершавый,и вдруг, —[20]надломивши тучные плечи,расплакался, бедный, на шее Варшавы.Звезды в платочках из синего ситцавизжали:"Убит,дорогой,дорогой мой!"И глаз новолуния страшно коситсяна мертвый кулак с зажатой обоймой.Сбежались смотреть литовские села,[30]как, поцелуем в обрубок вкована,слезя золотые глаза костелов,пальцы улиц ломала Ковна.А вечер кричит,безногий,безрукий:"Неправда,я еще могу-с — їхе! —выбряцав шпоры в горящей мазурке,[40]выкрутить русый ус!"Звонок.Что вы,мама?Белая, белая, как на гробе глазет."Оставьте!О нем это,об убитом, телеграмма.Ах, закройте,закройте глаза газет!"[1914]Скрипка и немножко нервно
Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:"Хорошо, хорошо, хорошо!"А сам устал,не дослушал скрипкиной речи,шмыгнул на горящий Кузнецкийи ушел.[10]Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:"Что это?""Как это?"А когда геликон —[20]меднорожий,потный,крикнул:"Дура,плакса,вытри!" —я встал,шатаясь полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:[30]"Боже!",Бросился на деревянную шею:"Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору —а доказать ничего не умею!"Музыканты смеются:"Влип как!Пришел к деревянной невесте![40]Голова!"А мне — наплевать!Я — хороший."Знаете что, скрипка?Давайте —будем жить вместе!А?"[1914]